Поезд М

В начале февраля я снова оказалась в Лондоне. Доехала поездом до Лидса, заранее договорилась, чтобы меня снова свозили в Хептонстолл. На сей раз я прихватила много пленки, заранее почистила свою фотокамеру “Полароид 250 Лэнд”, кропотливо распрямила изнутри “гармошку”, которая наполовину смялась. Мы ехали, петляя по склонам холмов, все выше и выше, и наконец водитель припарковался перед угрюмыми руинами церкви Святого Томаса Бекета с погостом. Обогнув руины с западной стороны, я прошла на соседнее поле, расположенное по ту сторону Бэк-лейн, и вскоре отыскала ее могилу.

– Я вернулась, Сильвия, – прошептала я, словно она меня ждала.

Я не приняла в расчет, что там будет столько снега. Заснеженная поверхность отражала небо цвета мела, по которому уже расползались какие-то темные кляксы. Для моей простенькой фотокамеры задача была непростая: то слишком яркий свет, то слишком тусклый. Спустя полчаса пальцы у меня заледенели, а ветер усилился, но я упрямо продолжала съемку. Надеялась на возвращение солнца и щелкала безрассудно, извела весь запас кассет. Ни одного стоящего кадра. Я закоченела от холода, но развернуться и уйти не могла – уперлась. Как же безотрадно там зимой, как одиноко. Отчего муж похоронил ее именно там? – гадала я. Почему не в Новой Англии, у океана, где она родилась, где соленые ветра могли бы кружить по спирали над именем “PLATH”, вырубленным в ее родном камне? В этот момент я ощутила неудержимые позывы и вообразила, как извергну из себя небольшой ручеек мочи, и мне даже захотелось это сделать, чтобы она ощутила тепло человеческого тела близко-близко.

Жизнь, Сильвия. Жизнь.

Ведро с авторучками исчезло: наверное, его убирают на зиму. Я вывернула свои карманы, достала маленький блокнот на спирали, лиловую ленточку, хлопчатобумажный носок с вышитой сверху пчелой. Обвязала носок и блокнот лентой, засунула поглубже в снег у надгробия. Когда я брела назад к тяжелым воротам, последний свет дня угасал. И только когда я подошла к машине, солнце выглянуло, рассиялось на полную катушку. Я повернула голову в тот самый момент, когда какой-то голос шепнул мне:

– Не оглядывайся, не оглядывайся.

Казалось, будто Лотова жена, уже превращенная в соляной столб, рухнула на заснеженную землю и дала начало длинному ручью тепла, расплавляющему все на своем пути. Тепло притягивало жизнь, выманивая наружу клочки зеленой травы и медлительную процессию душ. Сильвия, в свитере кремового цвета и прямой юбке, загораживая глаза от лучей озорного солнца, шествовала своим путем, к великому возвращению.

Ранней весной я приехала на могилу Сильвии Плат в третий раз, со своей сестрой Линдой. Она мечтала о путешествии по родине сестер Бронте, и мы отправились туда вместе. Прошли по следам Бронте, а затем поднялись на холм, по моим следам. Линда любовалась заросшими полями, полевыми цветами и готическими руинами. Я тихо сидела у могилы, сознавая, что мной овладело редкостное ощущение спокойствия, когда мир замирает в подвешенном состоянии.

Могила Сильвии Плат зимой

Испанские паломники идут по Пути Святого Иакова от монастыря к монастырю, коллекционируя маленькие образки, чтобы прикрепить их к своим четкам в доказательство пройденного пути. А у меня есть стопки полароидных снимков, и каждый – вещественное доказательство пути, который я прошагала, и иногда я раскладываю эти снимки, словно карты Таро или бейсбольные карточки[47] воображаемой сборной команды Рая. Теперь среди них есть один снимок Сильвии весной. Очень симпатичный, но ему недостает мерцающего света, который озарял потерянные мной фото. В сущности, ничего невозможно продублировать. Ни любовь, ни драгоценность, ни какую бы то ни было строчку.

Я проснулась под колокола церкви Помпейской Богоматери[48]. Восемь утра. Наконец-то что-то приближенное к синхронности. Надоело пить свой утренний кофе по ночам. На обратном пути через Лос-Анджелес у меня сбился какой-то внутренний механизм, и я, словно ходики с рассеянной кукушкой, стала жить по времени, которое само себя прерывало. Мое возвращение приобрело странный оборот. Я пала жертвой комедии ошибок, которую сама себе подстроила: чемодан и компьютер застряли на Венис-Бич, а потом, хотя мне оставалось следить только за черной хлопчатобумажной котомкой, я оставила в самолете свой блокнот. Придя домой, сама себе не веря, я вывалила скудное содержимое котомки на кровать, всматривалась в эти вещи снова и снова, словно ожидая, что блокнот проявится в отрицательном пространстве, ограниченном очертаниями других предметов. Каир уселась на пустую котомку. Я беспомощно окинула комнату взглядом. Сказала себе: да у меня и так всего полно.