Поезд М

Мы заселились в отель “Рембрандт” – традиционное убежище писателей, от Теннесси Уильямса до Джейн Боулз. Нам выдали чистые блокноты с зеленым штемпелем “Le Colloque à Tanger”[52] и удостоверения с лицом Уильяма Берроуза, наложенным на лицо Брайона Гайсина, – ламинатом в духе “Третьего ума”[53]. В холле – настоящий вечер встреч. Поэты Энн Уолдман и Джон Джорно; Башир Аттар, лидер группы “Мастер Мьюзишенс оф Джаджука”; музыканты Ленни Кэй и Тони Шенехан. Ален Лаана из концертного агентства “Ле Рат де Вий” прилетел из Парижа, кинорежиссер Фридер Шлайх – из Берлина, а Карим приехал на машине из пустыни. Все мы застываем на мгновение, разглядывая друг друга – осиротевшие дети ушедших битников.

Под вечер мы обычно собирались на чтения и круглые столы. Когда мы читали отрывки из произведений тех, кому воздавали почести, сквозь мое поле зрения шествовала процессия пальто и плащей с плеча наших великих наставников. Ночами напролет музыканты импровизировали, а дервиши кружились. Мы с Ленни вошли в привычную колею нашей нестандартной дружбы. Больше сорока лет знакомы. Нас роднили одни и те же книги, одни и те же концертные площадки, один и тот же месяц рождения в одном и том же году. Мы давно мечтали поработать в Танжере и теперь бесцельно, в удовлетворенном молчании бродили по медине. Змеящиеся проулки наполнял золотой свет, за которым мы благочестиво следовали, пока не сообразили, что ходим кругами.

Выполнив свои обязанности, мы провели ночь во “Дворце Мулея Хафида” – слушали “Мастер Мьюзишенз оф Джаджука” и “Дар Гнава”. Их жизнерадостная музыка заставила меня пуститься в пляс; я танцевала в окружении мальчиков, которые были младше моего сына. Стиль у нас был похожий, но я благоговейно трепетала перед их изобретательностью и гибкостью. Утром, выйдя прогуляться, я повстречала нескольких из этих ребят: они курили сигареты у заброшенного кинотеатра.

– Рано же вы встали, – сказала я.

Они засмеялись:

– Да мы еще не ложились.

В последний вечер в зал, где мы собирались, вошла маленькая, но импозантная фигурка в белой джеллабе, прошитой золотыми нитями. Это был Мохаммед Мрабе, и все мы встали. Он курил из одной себси с нашими дорогими друзьями, и в складках его одеяния отчетливо чувствовалось биение их душ. Юношей он сидел за столом с Полом Боулзом и рассказывал истории, которые тот перевел для издания в “Блэк Спарроу Пресс”. Эти истории сложились в ожерелья чудесных повестей: взять хоть “Пляжное кафе”, которое я читала и перечитывала, сидя в “Данте”, пока мечтала открыть кафе сама.

– Хотите завтра съездить в пляжное кафе? – спросил Карим.

Мне и в голову не приходило, что оно существует на самом деле.

– Оно настоящее? – спросила я, опешив.

– Да, – засмеялся он.

Утром я встретилась с Ленни в “Гран-кафе де Пари” на бульваре Пастера. Я видела фотографии Жене с писателем Мохамедом Шукри за чаепитием в этом кафе. Хотя с виду оно напоминало закусочную начала шестидесятых, еды там не подавали – только чай и “Нескафе”. Резные деревянные стенные панели коричневые кожаные бугристые кушетки скатерти цвета вина тяжелые стеклянные пепельницы. Мы сидели в безмолвной истоме в кривом углу, у широких окон, обозревая уличную жизнь за стеклом. Мой “Нескафе” подали в каком-то мягком тюбике вместе со стаканом горячей воды. Ленни заказал чай. Под выцветшим портретом короля с удилищем и завидным уловом несколько мужчин собрались вместе, чтобы курить сигары. На стене, облицованной зеленым мрамором, висели часы в форме огромного оловянного солнца – вырабатывали время для мирка, существующего вне времени.

Ленни и я поехали с Каримом вдоль побережья в пляжное кафе. Кафе, похоже, не работало, на пляже ни души: казалось, мы приехали к зазеркальному подобию того кафе, где я обычно встречаю ковбоя. Карим зашел внутрь, отыскал какого-то мужчину, который скрепя сердце приготовил нам мятный чай. Вынес его наружу вместе со столиком и вернулся в здание. Внизу у самого берега, скрытые за утесом, находились комнаты, описанные Мохаммедом Мрабе. Я сняла туфли, закатала штаны и стала бродить по морю в местах, которые некогда уже досконально изучила по книжным страницам.

Обсушилась на солнце, попила чаю: очень уж сладкий. Мест для сидения было хоть отбавляй, но меня потянуло к помпезному стулу из белой пластмассы, который был придвинут вплотную к кусту ежевики. Я сделала два снимка, потом дала камеру Ленни, и он сфотографировал меня на этом стуле. Вернувшись за стол, который был всего в нескольких футах от стула, я сразу же сняла со снимков защитный слой; и, так как мне не понравилось, как стул разместился в кадре, обернулась сделать еще один кадр… а стула нет. Мы с Ленни остолбенели. Вокруг – никого, а стул исчез вмиг.

– Это просто шиза, – сказал Ленни.

– Это Танжер, – сказал Карим.

Карим вошел в кафе, я последовала за ним. В кафе было пусто. Я оставила на середине стола свой снимок с белым стулом.

– И это тоже Танжер, – сказала я.