Поезд на рассвете

— Только надо хворосту из посадки притащить.

— Так пошли вместе, — потянула Таня его за руку.

— Может, и велосипед возьмем? Еще пригодится. На чем же обратно поедешь?

— Ой, я уже и забыла про него, — засмеялась Таня. — Надо взять. Обещала вернуть в целости.

Они принесли к шалашу две охапки валежника, и Юрка разжег у воды небольшой, спокойный костерок, — чтобы немного поглощал дров, чтобы им надолго хватило огня. Таня села на землю, поджала ноги. Она была в том же ситцевом платье, в котором приходила в обед к тетке Фекле, и в легкой трикотажной кофточке палевого цвета.

— Коров-то хоть успела подоить? — спросил Юрка. — Выговор не схлопочешь от начальства?

— Успела. Девчата пособили.

— Ну так как же ты решилась меня догонять? От ветряка — убежала, а тут…

— Стыдно стало… Последний раз видимся — и даже не вышла тебя проводить. Зачем же так расстраиваться? Ведь не чужие, правда?

— Вроде бы.

Юрка бросил в огонь зеленую ветку да несколько пучков осоки, сорванной на берегу. Костер сразу притух, и густой горьковатый дым потянулся от него, стал низко стелиться над лугом. Темнело. Реже кричал в камышах деркач. Не прилетела больше к ставку цапля.

— Солдатского котелка не хватает к нашему костру, — сказала Таня. — В котелке всегда чего-нибудь сварить можно.

— Даже из топора, — уверил Юрка. — Ты, наверно, проголодалась?

— Ага… Я же убежала из дому без вечери. Своих накормила, а сама не стала. Как-то неохота было.

— Все понято. Сейчас мы тебя подкормим. Как по щучьему велению… У солдата в дороге все должно быть. — Юрка перебросил поближе к огню вещмешок, развязал тесьму. — Тут мне Нюра Супрунюкова чего-то напаковала. Не знаю — чего, но молоко — точно есть.

И он поставил бутылку на землю. Затем принялся потрошить свертки. В них обнаружились полбуханки хлеба, добрый ломоть сала, кусок курятины, вареная картошка, три соленых огурца. От удивления Таня только головой качала:

— Ты и правда — как волшебник. Не успела подумать — готов стол.

— Пробуй молоко. Не прокисло? Не должно бы. Нюра сказала — кипяченое.

Таня открыла бутылку. Попробовала.

— Сладкое, ничего ему не сталось.

— Ну и отлично… Э, чего же ты сидишь на земле? Простудишься. Ну-ка. — Он вытащил из мешка скатку, расстелил шинель. — Вот так. Теперь можно располагаться. Совсем другой табак. Садись, где тебе удобней. Ближе к теплу. — И разложил перед Таней еду. — Не в тереме, но — пировать можно… Давай, принимайся.

— Спасибо тебе, Юра.

Не заметили, как наступила ночь. Она приглушила все голоса и звуки в степи. Только иногда в ставке всплескивала, била поверху хвостом крупная рыба — жируя, вольно гуляли грузные коропа́, да в полях, будто неутомимые кузнецы, постукивали на звонких наковаленках перепела.

— Как же ты обратно поедешь? — обеспокоился Юрка. — Темно еще будет.

— Ничего. В четыре уже светает. К дойке как раз успею. Девчат предупредила… А пока доеду, подою — ты уже будешь далеко отсюда. О-о-ой, как далеко. — Таня запахнула кофточку на груди, поежилась.

— Тебе холодно? Накинь шинель. Она хорошо греет. Всегда выручала меня. Даже зимой. — Юрка укрыл ее плечи.

— И ты тоже рядом садись, — не отпустила она его от себя. — И тебя согрею. Оставь костер. Пускай себе горит.

Она подстелила ему полу шинели, положила его голову к себе на колени, залюбовалась им. И он тоже ничего не видел, кроме ее глаз и губ. Она стала гладить его волосы, лоб, а когда он ответил на ласку и обнял ее, — вся прижалась к нему, зашептала, истово и страстно, как заклинанье:

— Юрочка, любимый… хороший ты мой! Не уходи от меня так. Не хочу, чтобы ты ушел от меня… как чужой… а то я умру. Я же знаю, что ты мой, мой… Слышишь, Юрочка?! — И со стоном прильнула к его губам…

И догорел костер. Дотлели и потухли в нем угли. Все, до последнего…

…Потом они долго лежали в шалаше, под шинелью, потрясенные пережитой близостью. Не зная, как выразить всю свою нежность к Тане, восторг перед нею, Юрка поцеловал ее руки, грудь, глаза, шею. Она совершенно теряла себя от каждого его прикосновения, ловила его губы своими губами… и вдруг с ужасом подумала, что маленький уголок неба, видимый им из шалаша, скоро начнет светлеть и все, все кончится, пора будет расставаться.

— Любимый мой… Юрочка. Ласковый мой… Я ведь и правда могу умереть от твоих поцелуев. Понимаешь?.. А без тебя мне как потом жить?

— Я приеду к тебе, Танечка, — говорил он.

— Хорошо, — отвечала она.

— Скоро приеду, в конце августа. Повкалываю, денег подзаработаю, возьму расчет и приеду.

— Я буду ждать, — обещала она.

— Потом махну прямо в Братск, на стройку. А когда там обоснуюсь, комнатуху какую-нибудь получу — сразу дам знать, пришлю тебе с Семкой денег на дорогу. Встретим вас как положено, по-сибирски — с пельменями да байкальским омулем. Вот будет здорово!