Поезд на рассвете

— Ладно. Хорошо, — чтобы не огорчать его, будто бы соглашалась она, и в какие-то мгновения хотела верить, что такое может произойти… Но тут же начинала понимать, почти неосознанным женским предчувствием угадывать, что ничего этого не будет, что не поедет она ни в Ясногорск, ни в Сибирь, а останется тут, в Раздольном. Такая уж, видно, ее судьба…

Приближение утра первыми почуяли птицы. Проснулись и пока еще робко подали голоса, тихо перекликаясь. Небо на востоке стало быстро голубеть.

— Вот и все, Юрочка, — подняла Таня голову с его груди. — Пора собираться… любимый ты мой.

— Успеем. Тут ходу — пять минут.

— Их нам может и не хватить.

— Сейчас… погоди немножко, — задержал он ее поцелуем…

Они дошли до переезда и стали прощаться.

— Ты не жди, когда поезд придет, — сказал Юрка тоном старшего. — Сразу возвращайся, а то на ферму опоздаешь, опять без тебя начнут доить.

— Не беспокойся, успею. На велосипеде — быстро.

— Сильно не скучай. Ладно? Я же скоро приеду.

— Ладно, — рассеянно ответила она.

Постояли, обнявшись. Где-то далеко погудел паровоз. Таня встрепенулась:

— Вон, слышишь?.. Не твой?

— Нет. Мой — минут через пятнадцать. Если не опаздывает.

— Все равно — иди. Пора.

— До свидания, Танечка!

— Прощай, Юра… Я очень хочу, чтобы ты был счастливым. Понимаешь?

— Понимаю… Я тебе напишу. Как только приеду в Ясногорск — и сразу напишу. Только и ты не молчи, отвечай. Обещаешь?

— Хорошо, Юрочка… Ну… иди, — И самозабвенно-нежным, словно материнским, поцелуем благословила его.

Юрка перешел пути, снял фуражку, помахал Тане и уже той, другой стороной полотна побежал к станции. Он бежал и сам себе улыбался. Он был счастлив…

А Таня, придерживая за руль велосипед, не чуя себя и кусая губы, пошла от переезда обратно, по раздольненской дороге. На бугре, повыше ставка, остановилась. Прямо напротив станции не было лесопосадки вдоль путей, и Таня наблюдала, как пришел поезд, как он постоял минуты две-три и медленно двинулся из Доли дальше — к восходу. Таня знала, что Юрка сидит сейчас у окна и смотрит в степь — туда, где остался ставок, их шалаш и костер на берегу. Она не была уверена, что он видит ее в предутреннем сумеречье, но пока состав отходил от станции и пока последние вагоны не скрылись, не пропали за посадкой, — стояла на высоком бугре и, уже не сдерживая слезы, все махала, махала вслед поезду белой косынкой.

1975—1979, Чита — Малеевка

Рассказы

Белан

Поселок наш небольшой; вырос он в степи, рядом с новой угольной шахтой, и еще строился, но нигде не было столько голубей, как у нас, — их держали чуть не в каждом дворе. Да еще каких голубей! Все благородных пород: николаевских — осанистых, степенных и очень ручных; крымских — грудастых красавцев в рябых кольчужках, с темной каймой на крыльях, будто у чаек.

Больше всего на свете они любили небо. Зимой скучали, томились, но зато в марте, когда тугой ветер угонял снеговые тучи и дверцы голубятен распахивались, птиц было не удержать: в одиночку, парами, большими и малыми стаями до самого заката плавали, кружились они в вышине. Тогда небо над поселком становилось расцвеченным, точно праздничный весенний сарафан.

Среди голубятников были, конечно, свои авторитеты — общепризнанные ценители и знатоки. Андрейке, моему соседу, едва десять минуло, но все уважали его как равного и любили по особому. Ведь у него был Белан!

Голубь этот достался Андрейке не просто.

Зимним днем по дороге в школу Андрейка заметил на крыше недостроенного дома белого голубка — видать, его сюда забросило откуда-то. Не раздумывая, взобрался Андрейка по крутым лесам на крышу, подполз к трубе и схватил голубя…

В школу он, конечно, опоздал. Но на этом неприятности не кончились. На втором уроке все в классе уже знали, что Андрейка принес пойманного «чужака». Мальчишки ерзали: «А ну, покажь…» Андрейке тоже не терпелось еще разок поглядеть на нового знакомого. Он расстегнул курточку и украдкой от учительницы стал вынимать голубя. Тот неожиданно расправил крылья — и…

Андрейкин портфель оказался в директорском кабинете. Самому ему было наказано завтра без матери в школу не приходить.

Отца у Андрейки не было: не вернулся с войны. Мать работала на шахте, в сортировочной. Сына она не баловала, была с ним строга и, когда вернулась из школы, велела:

— Куда хочешь голубей девай. Но чтоб их не было.

Андрейка затосковал…

Утром мать ушла на смену. Пробыла в шахте допоздна. Вечером о голубях не спросила… А назавтра Андрейка решил до уроков сам сходить к матери. Раным-ранехонько наварил борща, натушил картошки — и скорее на шахту. Молча поставил сумку с едой и принялся орудовать у ленты транспортера — выбирал из угля породу. Выждав немного, осторожно попросил:

— Мам, как придешь домой, покорми птицу, ладно? А я прямо в школу побегу. Вот портфель прихватил…

— Знаю, куда клонишь, — строго сказала мать. Но все же Андрейка почувствовал, что она больше не сердится, и осмелел.

— А белого я в кладовке под ведром сховал, — признался он. — Так ты выпусти. Ладно? — Успокоил: — Не бойся, он связанный.

— Ладно уж, ступай, — улыбнулась мать.