Поезд на рассвете

Теперь Тетерин был в сельсовете не один. Перед ним, за приставным столом, смирно, молчаливо сидел колхозный конюх Пашка Михайлов, мужичонка — видеть нечего: узкоплечий да сухогрудый, с виду — хлипкий, слабосильный такой; лицо костистое, по-птичьи заостренное, в сорок лет — порядком поношенное, продубелое и все в темных морщинах; глаза светлые и кроткие; выцветшие, пепельные волосы, в которых чуть проглядывает медная краснота, зачесаны наперед и косым пацанячьим чубчиком пересекают лоб, — ну совсем невзрачный мужичонка. Но в тайге Пашка — бог, там его не узнать и сравнить не с кем. Способней и хитрей, смелей и выносливей охотника нету в Ключах, да и на весь район таких — единицы остались. Каждую осень, перед началом сезона, заключает Пашка с потребкооперацией договор, берет в колхозе отпуск на целых два месяца — дают, не отказывают, уже привыкли к тому, да и надо же кому-то хоть мало-мальски опромышлять тайгу, чтоб совсем не задичала, — снаряжается с неторопливой и вдумчивой основательностью, как смолоду батя учил, натаскивал, и уходит в хребет, в самое становье, к далеким и старым, зато хорошо обжитым, еще отцовским зимовьям. По тем не каждому доступным угодьям он и белок, и соболей дивно подсоберет. Изюбров, косуль, кабанов, кабарожек добудет больше иной бригады. Берлогу собаки найдут, поднимут медведя — один встречает его, надеется только на себя и на своих бесстрашных перед любым зверем и беззаветно преданных хозяину четверых псов. Таких лаек промысловых, как Пашкины, тоже поискать, но вот остался за ними с прошедшего лета обидный грешок — задавили в березнике, за Солонцами, валушка (никогда не ожидал от них Пашка такой пакости), а может, уже на готовое прибежали, точно никто сказать не мог, да первыми попались бабам на глаза, и штрафом сельсовет наказал Михайлова. Пашка и не спорил, не отпирался — безропотно выложил тридцатку. Подумаешь, деньги — тридцатка, когда его собакам вообще цены нету, он бы их и за всю деревенскую отару не отдал.

Появлению Глаши на пороге Пашка не удивился: они с Тетериным ее ждали.

— Вот и наша пострадавшая, — сказал председатель сельсовета. — Садись давай.

— Мы про тебя толкуем, а ты — тут как тут, — виновато, уголком рта улыбнулся Пашка. — Ну че, нашла пропажу?

— Шкуру да кости.

— Видал? Что и требовалось доказать, — будто уличил Тетерин Пашку. А Глашиху скорей успокоил: — Ты, бабка, особо не переживай. Мы тут, покуда ты ходила, вопрос провентилировали и все уже выяснили. Михайлов признался.

— Чего-чего? — не поняла Глашиха, подумала — ослышалась. — В чем признался-то?

— В том и признался, тебе говорю, — твердо и веско, не допуская никаких сомнений, повторил Тетерин. — Это опять его собак дело. Вчера под вечер их не было дома, бегали на Солонцы. Говорят — их там видели.

— Правда, что ли, Павел? — недоверчиво, боясь какого-нибудь подвоха, спросила Глашиха.

— Да я… как тут сказать? Я толком не знаю, где их вчера носило. В лес не брал, дома оставил. Под вечер от табуна приехал — правда, двух кобелей не было во дворе, где-то бегали… А это же всегда так — чьи один раз проштрафились, на тех и после подозрения. Известно.

— Нет, не верю, что твои, — решительно мотнула головой Глашиха.

— Опять новости! — Тетерин осуждающе уставился на нее. — Чего это ты не веришь? Человек сам, добровольно признается, а ты — здрасьте пожалуйста, не веришь… Морока с вами, с бабами. Хочешь — как лучше и все одно никогда не угодишь. Тебе что — тридцатка лишняя?

— Не в тридцатке, Корнеич, дело.

— Ну а в чем? Зачем тогда с жалобой пришла?

— За-ради справедливости. Чтоб ты справедливость, порядок навел и чтоб такого больше не было.

— Ты, Глашиха, не сомневайся, — уверил бабку Пашка, — деньги я прямо счас принесу. Тридцатку не жалко. По нонешним временам три червонца — какие это деньги? Крохи… В город поедешь — на базаре червонец лупят за кило помидоров. Так что нашей баранухе всего-то и цена — три кила помидоров.

— Брось, Павел. Деньги твои я не возьму, — отрубила Глашиха. — Потому как напраслину ты на себя плетешь. Твои собаки тут ни при чем. Кости под гривой сейчас догладывали совсем другие, как есть говорю, я только что оттудова. Они же, поди, и вчера там управлялись, да я не захватила, не дошла до того места.

— Ну-ну, какие собаки? — заело Тетерина.

— Бузая с черной. Сама видела. Так-то вот… На своих, Павел, зря не наговаривай. И деньгами зря не бросайся. С чего это ты должен мне деньги дарить? Я не нищенка — такие подарки принимать. И они у тебя, те десятки, тоне не дармовые — горбом заробленные. Так что нечего, — совсем строго закончила Глашиха.

— Бузая с черной? — переспросил Тетерин. — Это чьи же?

— Сразу разве признаешь? Памяти на них на всех у меня нету. Властям, сельсовету — лучше знать.

— А ты, Пашка, не угадаешь? Ты же охотник, всех собак деревенских должен держать на примете.

— Не видавши — кого угадаешь? В березнике-то я не был, — уклончиво ответил Пашка. — Надо бы, может, и пойти поглядеть… А этих, бузых да черных, по деревне хватает.

— Ну все-таки. Вспоминай, вспоминай.