Поезд на рассвете

Он миновал оживленный переулок. За перекрестком начинался городской сад, и Николай Сергеевич зашагал вдоль высокого деревянного забора, который оберегал сад от улицы. И вдруг… Нет-нет, ничего особенного не произошло. Просто с дерева упал желтый лист. Вспыхнул на мгновение перед глазами Николая Сергеевича, упал на мокрый асфальт и застыл.

Николай Сергеевич остановился. Только теперь он заметил, что тротуар весь усыпан листьями и что он топчет их. Ему стало неловко, даже стыдно перед кем-то. Он поднял голову: тополя стояли поблеклые, в желтых подпалинах, они поникли, прибитые ночным дождем и ветром… А почему это в небе такая тишина? Да, стрижи уже улетели. Значит, кончилось лето. «До чего же оно короткое у нас! — вздохнул Николай Сергеевич. — Не успел его разглядеть, за город ни разу не собрался выехать, а уже нет лета… Даже сад стороной обходишь, — укорил он себя. — Все куда-то спешишь».

Посмотрел на часы. Еще только половина девятого! А до конторы — два шага, вот она — за углом. Изменив своему правилу, Николай Сергеевич свернул к воротам сада — неуклюжим и огромным. «Кому это нужно было оцеплять сад забором, городить ворота-пугало?..»

Дойдя до первой скамейки, Николай Сергеевич открыл свой портфельчик, вынул старую газету, постелил ее, смахнув прежде со скамейки листья, и сел.

В саду тополя увядали почему-то еще быстрее, чем на улице: песчаные аллеи были сплошь устланы листьями — их не подметали уже, решив, что это больше не нужно; крупные капли падали с веток на листья, громко шлепая. Упали и на пиджак, на капроновую шляпу Николая Сергеевича, и он ссутулился. К его ногам сыпнула стайка воробьев. Непривычно серьезные, озабоченные, они молча, с деловитым видом искали что-то между листьями.

— Ну как, горожане? — наклонился к ним Николай Сергеевич. — А вы никуда улепетывать не собираетесь? Перезимуем? Оно верно, вам не привыкать, да все-таки…

Воробьи улетели. По аллее шагал военный — короткий, пухлый и очень важный. Николаю Сергеевичу показалось, что военный посмотрел на него осуждающе. «Видать, за пенсионера меня принял», — подумал Николай Сергеевич.

Он поспешил к выходу, сразу преобразился, и на крыльцо банка поднялся все тот же Николай Сергеевич Селезнев — замкнутый, строгий, отрешенный от окружающего.

И все-таки этот день, будто бы такой же, как прежние, чем-то тронул его, разбудил чувства, от которых он давно отвык. Ему захотелось посидеть где-нибудь в старом саду, выйти за город к реке, встретить зарю на высокой сопке, услышать, как, справляя свадьбы, ревут изюбры в осенней тайге. Николай Сергеевич неожиданно заново открыл в себе способность так же сильно, непосредственно, как и в далекие годы юности, чувствовать красоту природы, восторгаться ею, грустить вместе с нею — и обрадовался этому.

Сегодня у него было хорошее настроение — сотрудники это заметили. И еще обратили внимание, что Николай Сергеевич в окно часто поглядывает. Заключили: ждет кого-то. Очень удивились, когда он вдруг сказал:

— А вы заметили? Стрижи-то уже улетели.

— Что вы говорите?

Бросились к окнам.

— А ведь и правда.

День был короткий, «субботошный», как говорила дебелая и всегда сонная тетя Настя, уборщица. В три часа все засобирались домой. Николай Сергеевич тоже закрыл свой стол ровно в три, чего почти никогда не случалось.

Он не стал ждать автобуса, сел в такси и поехал домой — на тихую улочку в окраинной части города, где с женой Татьяной Львовной жил в старом бревенчатом доме.

Жена срезала гладиолусы под окнами, в палисаднике.

— Зачем ты, Танюша? — взял ее за руку Николай Сергеевич.

— А они все равно завянут. По радио обещали заморозки.

Она хотела накрыть на стол, но Николай Сергеевич остановил ее:

— Знаешь что, Танюша? Давай пообедаем не так, как всегда. Сегодня ведь последняя суббота августа, конец лета. Пойдем провожать лето? За город, к речке. Собери, что там у тебя к обеду, и пойдем. На берегу чайку попьем. Смотри — распогодилось, будет чудесный вечер… Согласна?

Город надвое делила речка. Они пошли правым берегом, вниз по течению. Берега речки — в гальке, как в чешуе. Нигде ни куста, ни дерева, речка выглядела облезлой. Но это не смущало мальчишек. Для них она была самой лучшей. Засучив штаны, они бродили в воде, не то сеткой, не то куском марли ловили мелюзгу. Поодаль стояли с удочками двое. Николай Сергеевич намерился было к ним подойти, спросить, что клюет и как клюет, но передумал — так они были неприступны, так недовольны его появлением: наверное, не клевало. Барахтались утки, совсем как в деревне. К речке, не спеша, «плыла» молодая женщина — босая, с горкой выстиранного белья в белом тазу.

— Васька-а! — закричала она, видать, одному из тех рыбаков, что бродили с сеткой. — А ну домой! Сдохла бы она, твоя рыба. И когда зима на вас грянет, бездомники.

Она с силой хлестнула по воде белоснежной простыней. Однако никто из мальчишек не обернулся. Васька точно и не слыхал приказа…