Поезд на рассвете

— Ну чего тебе ехать в тот Ясногорск, если там у тебя ни кола, ни двора, и совсем никого нема? — сказал Трифон. — Оставайся в нашей Устиновке. Нет, кроме шуток. И работа будет, и хата, и… все как след. Новую хату тебе поставим. Ближче до речки. Будем с Нюрой и Мишкой до тебя в гости ходить — на рыбу-раки. Невесту тебе сосватаем — хоч в нашем селе, хоч в Раздольном. А свадьбу сгуляем — щоб аж земля гудела! Такой бражки наделаю, чесать тебе гриву! Все село по́котом будет лежать — от краю до краю. Ну так, жинка, чи нет? Ну какого биса ехать ему в тот Ясногорск? Никого ж там у него нема, ни одной души.

— Так-то оно так, — начала Нюра…

— От и я себе думаю, — не дал Трифон договорить жене, боясь, как бы она неосторожным словом не сбила его с мысли и не напортила чего. — Оставался бы у нас та и все. Ну чем у нас плохо? Ты глянь, какая кругом природа. Живи та любуйся. Вон за селом, на низах, лес посадили, фазанов развели. Зайцы, лисицы расплодилися. Чудеса! А вверху поперек балки греблей ставок загородили. Коропа́ там теперь — как поросята. Бери удочку — иди, тягай. Где такое найдешь?.. Деду Мирону за восемьдесят и то говорит — жалко расставаться с такой благодатью, со своей речкой. Все жил бы тут и жил, хоч до ста лет.

— Все это верно, — выслушав его, сказал Юрка. — Но у меня-то — билет в кармане. Ты же знаешь — откуда призывался, туда и вернуться надо, в свой военкомат.

— Ну покажися там при погонах, снимися с учета — и сюды, до нас, — и на это нашел Трифон ответ. — Я ж хиба не понимаю, шо такое военкомат?.. Я про другое: тебе тут нема работы чи шо? Работа — она ж везде одинаковая.

— Не совсем, — возразил Юрка.

— Та брось, не скажи. Главное — не  г д е  работать, а  к а к. Я так себе думаю. Или неправильно думаю?

Трифон выжидал, что ответит Юрка. Но Нюра почувствовала — спор может затянуться, и спросила:

— А в Раздольное ты, Юра, до кого?

— Да так… просто посмотреть… Во время войны там, правда, жила материна тетка. Потом она уехала с мужем в Среднюю Азию. Может, еще кто есть из родичей, да я их не знаю, в глаза не видел, они меня тоже. Мы с матерью никогда к ним не ходили. Может, и в Доле кто-нибудь есть. Мать же там родилась… А еще был у меня в Раздольном дружок, Толька Мышкин. Вместе по степи бегали, выливали сусликов, немецкие снаряды разряжали. Он там тоже уже не живет, работает где-то в Сибири. Хочу Толин адрес узнать или его матери. Поспрашиваю — может, пишут кому.

— А Таню увидеть не хочешь? — как-то особенно потеплел голос Нюры. — Она там дояркой в колхозе.

— Я знаю.

— Откуда?

— Она мне писала. Мы… переписывались немного, — только теперь признался Юрка.

— Вон как. Чего же про это молчал?

— Как партизан на допросе, — вставил Трифон.

— А что говорить? Быстро, сразу все у нас и кончилось.

— Почему? — в недоумении спросила Нюра.

— Очень просто… Таня перестала писать.

— Почему?

— Во, заладила, — пристыдил Трифон жену. — «Чего» та «почему». Все вам, бабам, надо знать. Не можете без этого. От натура!.. Ты, Юрко, давай наедайся с запасом, до самого поезда. Бражки еще налить?

— Нет, хватит. Бражка у тебя вкусная, есть и градусы — зря прибеднялся, но хватит, отложим до другого раза.

— Э, наобещал. Вроде ты приедешь.

— Всякое может быть. Загадываешь одно, а получается часто — другое. Так что может — и приеду.

— Ото было б дело! Давай еще бражки. Ну… по глотку.

— Все, больше ни капли. Я же в дороге.

Нюра призадумалась и, кажется, не слышала, о чем они говорят, — словно вспоминала что-то.

— Да-а, — вздохнув, начала она, когда Трифон с Юркой стали закуривать, — жалко Таню. Не повезло ей в жизни, так не повезло. Все одно к одному. Рано без отца, без матери осталась. И теперь тоже…

— Чего теперь, ну чего? — снова решительно и несогласно встрял Трифон. — Будет жить, не пропадет. Не у ей одной такое. Бывает и похуже. А нам про это чего кудахтать? Ей от того ни жарко, ни холодно. Беду руками не разведешь, языком — и подавно.

Юрке стало понятно: чего-то Трифон не договаривает о Тане, явно не хочет, чтобы и Нюра о том распространялась. Нет, сухарем Трифон не был, не меньше жены сочувствовал Тане, но о чем-то старался умолчать. И конечно, было бы бестактно — вдаваться в расспросы, продолжать начатый Нюрой разговор. В самом деле — кому дано право судить чужую жизнь? У Тани своя семья, и сетовать по этому поводу бессмысленно. Если в семье что-то не сложилось, нескладно пошло — никто, кроме Тани, до конца, до глубинной сути в том не разберется. А чужое сочувствие тут едва ли что изменит, напротив — может оказаться жалким, никчемным, унижающим, и чаще всего оно — запоздалое… Юрка ничего не стал спрашивать. Поднялся, вышел из-за стола:

— Ну вот, заправились под завязку. Пора, как говорится, и честь знать. Спасибо, Нюра, все так вкусно. Как дома… когда-то было.

— Пожалуйста, — с улыбкой поклонилась хозяйка. — Это я так, на скорую руку. Побыл бы у нас до обеда, борща дождался.

— Не могу. Время вон как летит. Надо выбираться в Раздольное, а то никого там не успею увидеть.