Поезд на рассвете

— Пора, хлопьята, и нам подкрепиться, — предложил дед Мирон и тем очень обрадовал ребят: они же оголодали, как только вышли утром за околицу, да не признавались в этом ни деду, ни друг другу.

Развязали торбы и выложили еду: корявые лепешки из муки ручного помола, картошку в мундире, все те же кукурузные кочаны, три бутылки молока; у деда Мирона обнаружился обрезок старого, пожелтелого сала, но был он такой маленький, что делить его не насмелились, — помазали им лепешки и опять завернули, на потом.

Все, что не доели, дед Мирон собрал в торбу, крошки стряхнул в речку — рыбам, ополоснул руки, вытер их об себя, достал кисет и косой клочок бумаги, высек искру кресалом, прикурил от фитилька. Сел у воды, положил руки на колени, задумался — и стал такой же отрешенный, нездешний, каким Юрка видел его летом, с удочками.

— Тебе нравится? — спросил Юрку Володя.

— Что?

— В степу. Ходить пастухом.

За неполный день Юрка, конечно, мало что успел понять. Пока это была всего лишь прогулка. Но он сказал:

— Нравится.

— Привыкнешь… Нам не надоест. Попасем трошки, а потом пойдем учиться. Тебе восьмой?

— Ага, весной семь исполнилось, — гордо сказал Юрка.

— Ну от, вместе и пойдем. Ты — в первый, я — в четвертый.

— Не успею пойти.

— Почему? — удивился Володя.

— Мамка говорила — скоро мы из Устиновки уедем.

— Куда?

— Домой, в Ясногорск.

— А там у вас есть дом? Думаешь, уцелел?

— Кто его знает.

Володя загрустил:

— Жалко… Пожили бы с нами. Война кончится — вернетесь в Ясногорск.

— Да я бы жил, в Устиновке хорошо. Не знаю, как мать… А ты всегда будешь тут жить?

— Нет, не всегда. Как выучусь — уеду, на Азовское море. Или на Черное… Буду плавать на пароходах, выучусь на капитана. Може, когда-нибудь поплыву через океан, кругом земли, аж в Индию… или на необитаемые острова.

Володя мечтательно смотрел вдаль, радостное нетерпение билось в его больших серых глазах; он смотрел в осеннюю степь, а видел себя, наверное, уже на капитанском мостике большого океанского парохода, у берегов неведомых жарких стран, видел загадочные острова у горизонта, смелых чаек над мачтами и белый, убегающий след за кормой.

— Ты глобус когда-нибудь вертел? — спросил он живо.

— Нет. А какой он?

— Круглый. Как наша земля. А на нем нарисованы все страны, моря, горы, реки… Знаешь, как много на земле разных стран! Там и деревья не такие, как у нас, и звери, птицы, рыбы. Эх, жалко — никогда всю землю не обойти, не объехать… А ты кем будешь, когда вырастешь?

— Летчиком, — без всяких сомнений заявил Юрка, поскольку считал, подобно многим мальчишкам, что выше этого нет и быть ничего не может. — Как Чкалов.

— Летчиком — тоже хорошо, — одобрил Володя. — А я хочу в море. До войны мы с батькой два раза были на Азовском. Там у него знакомые рыбаки. Судаков ловили, бычка, таранку… После войны опять поедем. Когда батько вернется до дому.

Дед Мирон докурил цигарку, помял концы сизых усов и задумчиво смотрел, как бежит перед ним и теряется в степи тихая безымянная речка… «Все молчит, молчит. Ну конечно — о чем с нами говорить? Старый и — малый. Мы ему не собеседники», — рассуждал Юрка про себя. Но дед Мирон откашлялся и сказал проникновенно, будто отвечая кому-то:

— Отак оно и ведется на земле. Одна война отгремит, перебьет людей, перекалечит, сирот по белому свету погонит, — а уже другую жди. То турецкая, то японская, то германская. Пройдет и ця, мировая. После — якую ждать?

— Что вы, дедушка Мирон, — засмеялся Володя. — Больше войны не будет. Это — последняя.

— Не будет? — обрадованно подхватил дед Мирон. — Святые твои слова. Дошли бы они до бога.

— Какого там бога! — весело возразил деду Володя. — Мы без всякого бога фашистов разбили, а больше до нас никто не полезет. Наученные. Хай только спробуют.

— Подождь говорить — фашистов разбили, — предостерег дед Мирон. — У цей гадины голов ядовитых — як у того Горыныча. Ты их рубишь — они знов лезут черти откуда. Повырастаете — хватит ще и вам хлопот… О-хо-хо-о, — закряхтел он, распрямляясь и потирая поясницу. — Дивные дела на белом свете. Хоч двести лет живи — не дождешь, когда поумнеют люди та подобреют, когда перестанут один одного есть поедо́м та загонять у могилу. Я вже свое отжил, а не дождался.

Про какие хлопоты, что Юрке и Володе предстоят, говорил дед Мирон, они допытываться не решились — будет еще время и повод разузнать, но как-то опечалило мальчишек его признание, что вот столько лет прожил, а чего-то желанного так и не дождался, не увидел, не встретил.

Сытые коровы все еще лежали на берегу, менять место, перегонять их куда-то не было нужды. Дед походил между коровами, словно пересчитывая их, постоял над темной водой, вернулся к ребятам, сел на землю.