Поезд на рассвете

Он вылез из дождевика, подал матери чемодан, два узла и развернул подводу.

— Помощь яка потребуется чи там шо — спросите на конюшне Мосея Черноштана. Я там кажный день. Хлеб-соль вам… Гей, инвалиды! Пошли до дому.

Хата Сладкомеда Юрке понравилась. Наверное потому, что была с петухом. Разве может быть плохой такая хата? От улицы ее отделял крепкий тын, выплетенный из лозы; позади нее, нависая над крышей густыми кронами, росли два могучих дерева непонятной породы. Возле тына мать поставила чемодан, расправила на себе примятое за дорогу, сырое платье, одернула и Юркин пиджачишко, вздохнула, преодолевая, видимо, некоторую нерешительность, и они вошли в калитку.

Откуда-то послышалось глухое рычание, звякнула цепь, и навстречу им из-за сарая вылетел здоровенный черный кобель. Они успели отскочить, мать заслонила Юрку, сама — защитилась чемоданом.

— Пошел!.. Пошел вон!

Кобель чуть-чуть не достал ее: не хватило проволоки, протянутой у земли, но которой скользила цепь. Он встал на дыбы, захрапел, потом отрывисто и злобно загавкал, припадая на все четыре лапы и разбрасывая ошметья грязи.

— Мам, уйдем! — Юрка не на шутку испугался: у кобеля были такие свирепые глаза, что, если бы сорвался с привязи, живыми их со двора не выпустил.

На порог вышла бабка в длинной юбке и кофте внакидку:

— Пират! А ну на место, дурило бешеный… Хто там? На место, Пират!

Пес не слушался, даже морду не поворотил. Бабка ухватила цепь, с трудом затащила кобеля в сарай и захлопнула перед его пастью решетчатую дверь.

— Сиди, дурило такой. Ач, на людей кидается, сатана!

Она подошла, разглядывая гостей.

— Не узнаете, тетя Поля? — смущенно сказала мать.

— Лю-у-да! — всплеснула бабка руками и — в слезы; обняла мать. — Племянничка ты наша! Ще й с хлопчиком. Бедные мои. Звидкиля ж то вы идете?.. Та скорей у хату, бо мокро.

В сенях оставили вещи, мать сняла туфли, Юрка — сандалеты. Вошли в просторную кухню. Здесь была большая печь, а под ее могучим боком — невысокая плитка.

— Сидайте, мои хорошие, грейтеся с дороги. Зараз я подтоплю, тепленько вам будет… Так звидкиля ты, Людочка?

— Из Устиновки.

— Жила там?

— Полтора года.

— А до нас чого ж ни разу не прийшла? Я б тебе и зерна, и сальца, маслица дала. Коровку, слава богу, сберегли. И куры есть, и поросята. А нам с дедом багато не треба… Чего не прийшла?

— Да так как-то…

— Стеснялася? Своих чого стесняться? Ну, а ты як? — Хозяйка сняла с Юрки сморщенный пиджачок. — Растешь? Пережил немцев?

Юрка не знал, как ее называть. Матери она — тетка. А ему кто?

— Расту, баба Поля, — сказал он.

— От и молодец, так и треба. Вернется батько с войны, а ты вже — он який парубок… Проголодался у дороге? Скоро будем исты. Я швыденько, Люда. — Она опять накинула кофту и вышла.

Юрка осмотрелся. В хате было светло, прибрано, будто тут ждали гостей. Везде — вышитые занавески, на подоконниках цветы в горшочках; по стенам — фотографии в рамках; глиняный пол кухни устлан чистыми ряднами. В другой комнате, застекленная дверь в которую отворена, пол деревянный; там и дорожки ярче, виден диван, а над ним — ковер. Оконные рамы, двери, стол в кухне, шкаф с открытыми полками — все выкрашено белым. На полках расставлены кувшины, глечики, миски, блюда.

Тетка Полина принесла в сапетке соломы и кизяков.

— Я зараз, швыденько.

Она растопила плиту, поставила на нее кастрюлю и чугунок.

— Идите до огня, грейтеся.

Пока грелись, она резала хлеб, сало, огурцы, протирала рушником посуду, деревянные ложки.

— А где же дядя Трофим? — спросила мать.

— Хто его знае? — не сразу ответила тетка Полина. — Десь по своим делам. Все у него яки-то важные дела… Так рассказуй, Люда, як вы там жили.

— Как все, тетя Поля. Помаленьку.

— Ой, не кажи. Чого тильки люди натерпелися!.. От батька вашого письма есть?

— Пока нету. Ждем.

— От моих сынков тоже ничего нема, — со слезой пожаловалась тетка Полина. — Може, и головы давно сложили.

— Обзовутся. Почта теперь долго ходит. Будем ждать.

— Та и я кажу. Якщо живые — обзовутся, загинули — командиры известие дадуть, хай бог милует… Отак оно бувае. Тильки жить начали — бабах, и все пошло прахом, щоб ему, тому Гитлеру…

Зашумело в кастрюле. Мясом запахло из чугунка. Тетка Полина сняла с кастрюли крышку.

— Ну, сидайте.

Хлеб у тетки Полины был белый, сало — прикопченное, с мясными розовыми прослойками. Юрка откусил побольше хлеба, поменьше сала, взял огурец. Тетка Полина налила им по тарелке борща, а в большом черепяном полу́миске поставила тушеную капусту со свининой. От такой еды у Юрки закружилась голова.

— А вы, тетя Поля? — отодвинулась мать, освобождая место у стола.

— Я погодя, с хозяином.

Тетка Полина поставила себе табуретку у подоконника и невесело смотрела то в заплаканное окно, то на мать и Юрку. Она не была бабкой, как Юрке сперва показалось. Это тени под глазами и густые морщины делали страдальчески усталым лицо, старила ее и темная кофта. А когда тетка сбросила обвислую кофту, — словно помолодела на десять лет.