Поезд на рассвете

— Я ж тебя, Люда, помнила совсем молоденькой. А теперь узнала по карточке, що Трофим от вас из Ясногорска привез. И ты там, и Алексей твой у костюме, и Юрка маленький.

— Помню ту фотографию, — сказала мать. — Алеша такую и в армию с собой взял.

— Карточки от многих тильки и останутся, — пригорюнилась тетка Полина.

Поели. Мать хотела помыть посуду, но тетка отобрала у нее тряпку и миску с водой.

— Сядь, одпочинь. Може, Юра, спать будешь? Он кровать, кушетка, або на печку лезь.

На печку Юрка не полез. Лег на кушетку. Не спать, просто так.

— Счастливое ваше село, — сказала мать. — Уцелело.

— Чулы мы — все немец кругам попалил.

— От Устиновки ничего не осталось. Как людям зимовать?

— Нас як-то бог миловал. Теперь бы жить, победы дожидаться… Так наш дед, — понизила голос тетка Полина, — що надумал? Не поверишь, Люда. Хату продает!

— Зачем?

— Ото ж и я кажу. Сдурел, як той Пират. Ехать отсюда геть собрался.

— Куда… ехать?

— Не знаю. — Вот-вот готова была заплакать тетка Полина. — Каже — або на Урал, або в Среднюю Азию. А що я в той Азии не бачила? Сама тут выросла, сынков пидняла. Хату цю лизала та мазала. И от — все кидай, лети свит за́ очи…

— И когда это он надумал? — спросила мать.

— Як наши прийшли, через три дня и забегал. Покупателя шукал. И нашел. Мабудь, и зараз там сидит. Все торгуется.

— Но с чего вдруг? Что ему на родине разонравилось?

— Не знаю. — Тетка Полина вытирала стол. — Понять не мо́жу.

И Юрка тоже ничего не понимал: война, земля горит, немцев только-только прогнали, людям негде жить, нечего есть, одевать, с фронта несут похоронки, приходят калеки в погорелые дворы, а тут — дядько Трофим добровольно бросает хату, не просто бросает — продает кому-то. Должно быть, за большие деньги. А у того, кто покупает, откуда столько денег? Шла война, а он их собирал? Или накопил еще до войны?.. Им бы с матерью немного денег, вот бы зажили. Но у них нет ни рубля. Оставалась немецкая марка, но когда наши пришли, мать порвала ее. Продавать — уже нечего. Берегли немногие отцовские вещи, так это решили — хоть помирать будут, не продадут ни за какие деньги. Юрка думал: когда война — все одинаково бедные. А тут — хату покупают. Поглядеть бы на того дядьку-богатея.

— Що оно будет — не знаю. — Тетка Полина смела со стола крошки и высыпала в ведро с помоями. — Я вже до него и так, и сяк. Уперся, як той вол, и все.

— Может, еще передумает, — сказала мать.

— Земля скорей треснет пополам… Идет наш Трофим Петрович. Легкий на помине.

Он прошел мимо окон в глубь двора, замешкался там. Вон почему: Пирата выпустил из сарая. Кобель пронесся туда-сюда, аж проволока свистела. Задержался хозяин и в сенях. Конечно, увидал чужие вещи. Слышно было: что-то пробурчал сам себе. Дверь приоткрылась, но он все не входил. Стучал чо́ботами: видать, разувался. Сейчас, думал Юрка, появятся черные усы.

Нет, дядько Трофим оказался безусым. Вошел — круглолицый, выбритый, в темно-зеленой полувоенной фуражке, во френче того же цвета и серых шерстяных носках, в которые заправлены были штанины.

— Людмила? — удивился он. — Николы б не подумал… С приездом.

— Здравствуйте, дядя Трофим.

— Мне говорили — ты в Устиновке. Все собирался поехать, гостинца отвезти. Та хиба соберешься, колы кругом такая кутерьма? — Он подал матери руку. — Перебедова́ла? Ну слава богу.

— Людям спасибо, а то бы не выжили мы с Юркой.

— Воно конешно.

До этого дядько Трофим словно не замечал Юрку. Теперь глянул искоса и отвернулся, — будто не узнал.

— Юра, а ты почему не поздороваешься с дедушкой? — смутилась мать. — Помнишь, он приезжал к нам в Ясногорск?

— Нет, — сказал Юрка. — Забыл.

— Забыл? Должен помнить. Тогда у дедушки Трофима были усы, как у Чапаева, а ты их почему-то пугался.

— Это помню.

— Ну вот, видишь, — заулыбалась мать.

Дядько Трофим скинул фуражку, и на его голове заблестела большая лысина.

— Знов собаку закрыла, — заворчал он на жену.

— Хай не гавкает, не кидается на людей, як дурной, — сказала тетка Полина.

— На то он и собака, щоб гавкать. Перестанет гавкать — застрелю, даром кормить не буду.

— Та мне хоч сегодня его стреляй. Такого зверюку хиба держат у дворе? Ему в немецкой жандармерии служить.

— Бабе языком молотить — як воду лить, — насупился дядько Трофим; он повесил френч на гвоздь и в нижней рубашке сел к столу.

— Такие делы… И куды зараз, Людмила, ехать надумала? Знов у Ясногорск чи як?

Юрка видел, как трудно матери отвечать Сладкомеду: лицо ее вспыхнуло, руки не находили места. Выручила тетка Полина:

— Не закудыкивай. Поживуть у нас, а там сама побачить, що воно и куда.

— Мы не надолго, — сказала мать. — Пойду работать, комнатку где-нибудь подыщу.

— Воно конешно, — неопределенно произнес дядько Трофим.

Сладкомедиха опять загремела посудой. Поставила мужу миску борща.

— Ешь, поки горячее.

Он придвинул к себе миску, помешал борщ, не пробуя — посолил.

— Принеси.