Поезд на рассвете

— Ну и хитрый! Опять все до буряков свел. Отчепись ты с ними.

— Уже отчепился. До завтра. — Зозуля причмокнул, и гнедая кобылка покатила его колесницу дальше…

— Про свадьбу ты это зря, Фекла, — сказала мать.

— А шо тут такого?

— Обидится Павло.

— Хватит ему обижаться. Нехай забывает свою Катерину, — посмотрела тетка Фекла вслед бедарке. — Улетело Катькино серденько на железных крылах.

Про Катерину Юрка слыхал не раз: тетка Фекла часто ее вспоминала. Эту веселую, разбитную доярку Зозуля приглядел давно. Он еще до войны сватался к ней, но «получил гарбуза» — бесповоротный отказ. Тетка Фекла утверждала, что Павло все еще заглядывается на Катерину — обида его перегорела. Да что с того проку? Когда в Раздольном стояли военные, Катерина влюбилась в летчика. У нее скоро будет ребенок. А летчик улетел. Пишет, верно, ей, обещает после войны приехать… Все они обещают.

— Цэ у него, мабуть, фамилия такая несчастливая, — переживала тетка Фекла за бригадира. — Оно ж правда — не бувае у зозули ни гнезда своего, ни детей…

Встал Юрка чуть свет — вместе с матерью и теткой Феклой.

— Ты это куда? — спросила мать.

— С вами.

— Еще чего. Напечешься на солнце, голова заболит.

— И вы напечетесь.

— Не спорь. Я сказала — нет.

Он попробовал тетку Феклу уговорить: та широким терпугом точила в сенях тяпку, оперев ее на край скамьи.

— Можно и я с вами пойду? Помогать буду.

— Не крутись под ногами, — отшила мать Юрку. — Спал бы себе, так нет — подхватился.

Юрка на нее не обижался. Ей в эти дни было грустно и тревожно: третью неделю нет ничего от отца. Правда, с прошлой осени, когда он разыскал их в Раздольном, получили от него не так уж много писем, но сейчас молчание казалось особенно долгим. Тетка Фекла успокаивала мать: чего, мол, зря убиваться? Это же — фронт. Им там поспать бывает некогда, не то что письма придумывать. Ее муженек раз в месяц весть о себе подает — и на том спасибо.

Они уходили в поле на весь день. Взяли еды, бидончик с водой.

— Играй во дворе, — сказала мать. — Может, почту принесут.

Листоношей был в селе Федя-долгий, по фамилии Черемисин, — высокий худой парень лет шестнадцати. «Как с креста снятый», — говорила про него тетка Фекла. Он ездил по селу на старом, скрипучем велосипеде, с черной клеенчатой сумкой через плечо. Его боялись: он приносил похоронки. Федя был молчун. Подъедет, пороется в сумке, отдаст письмо и — снова жмет на педали; цепь у велосипеда трещала так, точно перемалывала кости. Юрке тоже бывало не по себе, когда Федя-долгий выруливал на их окраину. Поди узнай, что там у него в сумке. Недавно Юрка решил: сам будет ходить на почту. Убедил себя, что если пойдет сам, то плохого письма не получит. Не могут ему дать плохое письмо. Мать и не подозревала, что он бегает к почтовикам. А Юрка бегал и все надеялся, что ему повезет. Но писем не было… Сейчас он подумал: «Схожу и сегодня. Что сидеть без пользы во дворе?»

Почту из района доставляли раз в день, под вечер. Если во вчерашнем привозе есть письмо, то надо скорей идти за ним, а то отдадут в разноску — догоняй тогда Федю.

Час был ранний. Юрка подождал, когда поднимется солнце, прикрыл сени и пошел к центру села, — там, в обыкновенной хате, помещалась почта. Вначале шагал быстро, — только собаки в одном месте задержали, пришлось отбиваться, — но с половины дороги его стала одолевать неуверенность: вот придет, а там опять ничего нет, и никто не скажет, где отец и что с ним, почему не пишет. Юрка плелся все медленней. Вдруг видит — Федя-долгий выкатывает со двора велосипед. Перекинул через раму длинную ногу и поехал навстречу Юрке. Тот посторонился: пускай себе рулит, куда ему надо, про письмо Юрка и узнавать не будет. Но Федя притормозил, затрещала цепь.

— Стой-ка, Степной. Далеко идешь? — тонко, с петушиной хрипотцой спросил он.

— Иду, да и все.

— Мать дома?

— Нету. В поле она, — ответил Юрка, чувствуя, что спрашивает Федя об этом неспроста.

Листоноша не уезжал. Битком набитая сумка, точно гиря, гнула хлипкую Федину шею. Пиджак был на нем явно не по плечам, но Федя в любую жару надевал его, чтобы скрыть худобу и казаться взрослей. Он расстегнул сумку, втолкал в нее руку.

Юрка отступил на шаг. Ему хотелось убежать.

— Матери твоей письмо, — не глядя на Юрку, сказал Федя-долгий.

— С фронта? От отца?

— С фронта. А от кого — не знаю.

Федя выдернул пачку писем, отделил от нее серовато-голубой конверт и прочел:

— Степной Людмиле Павловне. Держи. — Он поправил сумку, катнул велосипед и налег на педали. — Не загуби, матери отдай.

— Не бойсь, отдам, — крикнул ему вдогонку Юрка.

Лишь когда Федя отъехал порядочно, Юрка взглянул на конверт… Его пересекали чужие, не отцом написанные строчки. «Похоронка!» — точно выстрелило в Юрку. Он чуть не вскрикнул.