Поезд на рассвете

Ничего не ответив, Юрка вышел из хаты. Он спешил, да все равно не мог равнодушно пройти мимо палисадника — задержался. Точно определил, откуда бросал головку от снаряда и где в ту минуту сидел на корточках Толька — бочком к серому горбатому камню. Даже сейчас показал бы, куда угодили осколки взрывателя, оставив на белой, к пасхе вылизанной стене небольшие отметины. Один осколок ранил Тольку, наделал беды. Но как тогда его, Юрку, не зацепило, как избежал он даже царапины, хотя тоже не таился, стоял во весь рост, — удивительно было и непонятно. Что это? Везение? Счастливая случайность? Просто не судьба быть искалеченным или убитым именно в тот раз, в ту войну?.. А Тольке, выходит, не повезло в чем-то. И совсем не повезло Володе, подпаску деда Мирона, и тем тысячам пацанов, которых выкосила или поувечила война…

Шум-гам поднялся за дорогой, на выгоне: возбужденные, голосистые мальчишки, подбрасывая, отнимая друг у дружки желтый футбольный мяч, гурьбой понеслись к ветряку, на немеряное, без всяких границ, зеленое поле. Трое припоздавших устремились туда же на велосипедах; привязанные телята, задрав хвосты, так шарахнулись от них, что чуть не повыдергивали колья из земли. Ну держись, мяч! Держитесь, вратари! Будут «смертельные» удары, будут голы, азартные споры и доблестные синяки на ногах… Удаляясь от выгона, Юрка долго слышал позади пронзительные выкрики, воинственные кличи и завидовал тем заядлым футболистам.

Широко, воистину раздольно пролегала улица, — обновленная за послевоенные годы, чистая, вся в садах, в ярком весеннем цветении. Ближе к центру сохранились по обе стороны и стройные пирамидальные тополя-свечи, такие непохожие на обычные деревья. Юрка часто бегал мимо них. И бегал как раз на почту, — когда уж очень не терпелось получить от отца хотя бы малую весточку. Она приходила — и Юрка потом долго помнил каждое слово с фронта.

А одно письмо запомнил на всю жизнь.

Уже низко над степью было солнце, когда по улице покатилась бригадирская бедарка — легкая одноосная колесница. Забавная она: как будто у брички отпилили передок и к этому ящику о двух дышлах подпрягли коня.

Мать и тетка Фекла только что пришли с работы; хлопотали во дворе, готовили вечерю. Увидев бедарку, Черноштаниха сказала:

— Наш атаман едет. К завтрему бабье войско опять куды-то скликает.

«Бабьим атаманом» подразнивали колхозного бригадира Павла Зозулю. Среди немногих мужиков, которых не взяли на фронт, признали неслуживыми, он был едва ли не самый молодой, но к строевой не годился полностью. Мальчишкой Павло попал под косилку, ему изрезало и поломало ногу, он окривел и во многом отстал от ровесников. Бросил школу — стеснялся своей хромоты. До сей поры не женился — жил с матерью-старушкой. И воевать односельчане ушли без него. Поредело село — и Зозулю, вчерашнего конюха, возвысили в бригадиры. Правда, должность эта пока не принесла ему славы. Покомандуй, коли под началом твоим — девки да бабы. Чего-чего, а прозвищ тебе навешают — как медалей, ни одному удальцу столько не отхватить. Другой бы, гляди, от такой мороки запросился назад в рядовые, но Зозуля насмешки к сердцу не принимал, прозвищам не обижался. Ради того, чтобы ездить по селу на бедарке, отдавать распоряжения и вообще быть на виду, — он и сносил временный титул «бабьего атамана». Это он сам так заключил, что временный: не всегда же Зозуле водить в поле бабью рать. Не этим — так следующим летом отвоюются мужики, домой придут, кто выживет, и Зозулю опять вернут на конюшню, лошадям хвосты крутить.

Павло ехал вдоль загат и, не слезая с бедарки, выкрикивал у каждого двора:

— Бабы! Слухай команду! Завтра все — на буряки. Задача ясная?.. Та выходьте пораньше.

Подкатил он и ко двору Черноштанихи.

— Слыхали команду? Завтра — буряки полоть.

— Нам те буряки для чего? — воспротивилась тетка Фекла. — Наше дело — за курчатами ходить.

— Не разбегутся ваши курчата. Найдем кому без вас доглядеть. Приказ — всем на буряки. Мобилизация.

— Так бы и говорил. Мобилизация — то другая справа, — покорилась тетка Фекла. — Придется тяпки гострить.

Зозуля не спешил уезжать.

— В гости скоро пригласите, молодицы?

— А ты, Павло Иванович, на свадьбу скоро позовешь? — засмеялась тетка Фекла. — Давно я на свадьбе не гуляла… Не зевай, Павло Иванович, а то хлопцы с войны вернутся — швыдко невест расхватают.

— Моя останется, — не очень твердо сказал Зозуля.

— Не загадывай. Понадеешься, а ее из-под носа уведуть. Може, у тебя сватов добрых нема? То зови меня, я тебе любую девку сосватаю, — предложила услуги Черноштаниха. — Зараз чего не сосватать? За бригадира любая пойдет.

— С твоим языком, Фекла, и царевну засватать можно. Так я говорю, Людмила? — кивнул Зозуля Юркиной матери: она не вмешивалась в разговор, под шелковицей чистила картошку.

— А то нет? — подбоченясь прошла по двору тетка Фекла. — Могу и царевну. Ты только скажи, в якой двор идти та якой брать магарыч.

— Известно, какой. Две пляшки первака. Для первака треба маты буряка. Буряки ще не выросли. А щоб выросли, их полоть надо. Так?