Поезд на Солнечный берег

Филипп был далеко. Он стоял у подножия маяка, задрав голову. Маяк был громаден, величествен, необозрим. Он вознесся над Городом, и звезда на его верхушке сверкала, не переставая, днем и ночью. Никто не знал толком, кто построил маяк и для чего. Кажется, в прежние времена по нему отыскивали путь заблудившиеся воздушные корабли, когда случался туман или сгущалась тьма, но потом министерство погоды объявило осадки вне закона, было запущено новое солнце, и о маяке забыли. Генерал Дромадур изредка вспоминал о нем, потому что мечтал поставить на маяке вместо путеводной звезды свою статую, благословляющую город, но у генерала было много других дел. Долгие годы он воевал с цветами-мутантами: орхидеями, колокольчиками, васильками и ландышами, обладавшими способностью в определенных условиях преображаться в людей. Борьба отнимала много времени, а средств — и того больше, потому что цветы были коварны и наносили удары там, где он не ожидал. Благодаря этому звезда на маяке светила до сих пор.

Искусственное солнце заходило над головой Филиппа, и лучи его становились все жиже и бледнее. Небо чернело, цепи огней протянулись вдоль магистралей. Филипп поднялся в воздухе и медленно полетел над ступенями, ведущими ко входу на башню маяка. «В следующий раз я непременно спрошу у нее адрес», — решил он и загадал желание: если Ада не опоздает, она любит его, если опоздает… Но Филиппу не хотелось, чтобы она опоздала.

Он спросил у своих часов, сколько времени. Часы доложили, что двенадцать и три минуты, и бегло перечислили давление, температуру и прочие измерения, которые нисколько не интересовали Филиппа.

— Скажете мне, когда будет ровно двенадцать.

Филипп опустился на верхнюю ступеньку и оглядел площадь перед маяком. Каменная пустыня безмолвствовала. В сумерках беспорядочно громоздились улицы, куда не отваживались заходить даже самые смелые мышкетеры. Взгляд Фаэтона выхватил едва различимую тень на фоне стены; она словно колебалась, то делая шаг на площадь, то отступая обратно. Молодой человек кинулся вниз так быстро, что ветер засвистел у него в ушах. Тени уже не было; Филипп повернул обратно, разочарованный, и увидел тонкую фигурку, сидящую на краю разбитой чаши старинного фонтана.

— Двенадцать, — объявили часы, кашлянули и умолкли.

Филипп подошел к Аде.

— Полночь, — сказал он. — И я здесь.

Ада подняла на него глаза. Филиппу стало страшно: он боялся, что этот глубокий, как море, взгляд выпьет его душу, осушит ее до дна.

— И я здесь, — сказала она.

Филипп улыбнулся:

— Я рад, что вы здесь.

— Я рада, что вы здесь, — тихо прозвучало в ответ.

— Правда?

Филипп взял ее за руку; рука была маленькая и прохладная.

— Вы не боитесь высоты? — спросил он и мягко обнял ее.

— Нет.

Они взлетели; воздушная волна несла их, башня маяка утекала куда-то вниз, в пропасть тьмы.

Ада рассмеялась. Филиппу приятно было слышать ее смех.

— Это сон? — спросила она.

— Это явь.

— Это мечта.

— Это мы.

— Как странно, что вы умеете летать. Я имею в виду, люди обычно не…

— Да, — сказал Филипп. — Но я могу… иногда.

— Почему иногда? — живо спросила девушка. Он видел ее лицо, обращенное к нему, и глаза ее блестели ярко, чудно…

— Это от многого зависит, — уклончиво отозвался он. — Честно говоря, я и сам не знаю.

Запах ее волос кружил ему голову. Филипп смотрел на Аду — и не мог насмотреться. На ней было сиреневое платье; на лбу сверкал алмазный обруч, но молодой человек видел только ее душу, смотрящую на него из этих глаз, исполненную любви. Ада словно источала внутренний свет. Никогда еще ему не было так ослепительно, так безмятежно хорошо. Город стремительно удалялся от них, превращаясь в светящийся бесформенный клубок. Они достигли самой верхней площадки и опустились на нее. Ада подбежала к парапету, и Филипп последовал за ней, не отпуская ее руки.

— Как это красиво!.. — сказала она с каким-то детским, трогательным восхищением.

Внизу — море огней, вверху — море тьмы. Они стояли на берегу, и никого, кроме них, не было в целом мире. Огромная звезда маяка горела, и звезды в вышине зябко дрожали, оглядываясь на нее. Вся тяжесть земная соскользнула с плеч Филиппа и растворилась в любви, переполнявшей его.

— Это твой мир? — спросила Ада, всматриваясь в него.

— Он твой.

Только что девушка улыбалась — а тут какая-то болезненная тоска скользнула по ее лицу, уголки губ поникли. Филипп наклонился к ней.

— Я дарю тебе это небо, и эти звезды, и солнце, которое заходит, и то, которое взойдет, чтобы светить тебе… и этот маяк, который хотел бы быть солнцем.

— Хотел бы, — эхом откликнулась Ада. — Но… я думала, что небо принадлежит всем…

— Это другое небо.

— Что же останется у тебя?

— Ты — мое небо и мое солнце.

Первый луч потянулся с высоты и коснулся щеки Ады. Город внизу гас и корчился в лучах настоящего солнца. Филипп шагнул вперед и притянул Аду к себе. Прохладный ветер играл их волосами.

— Ты принимаешь мой дар? — спросил он.

— Да. Но не ради твоего мира, а ради тебя самого.

Сон шестнадцатый