Поезд на Солнечный берег

— Я все понял! — прервал его Филипп. — Не надо больше ничего говорить.

— Заприте его покрепче, — сказал Пончик вполголоса мышкетерам, отдававшим честь любимому сотруднику.

Филипп позволил втолкнуть себя в арестантское отделение мышкетерского истребителя. Он слышал, как мышкетеры хлопают дверцами и смеются. Гнев душил его, поднимаясь волнами, как море. Сердце молотом отдавало в висках. Машину трясло и заносило на поворотах, и Филиппа то и дело отбрасывало к стене. Кто-то робко чихнул возле него.

— Простите, — извинился голос, но не удержался и снова чихнул.

— Кто здесь? — спросил Филипп.

Ответом ему был новый чих. Филипп протянул руку и наткнулся на что-то твердое и круглое, как мяч.

— Это я, — сказал голос.

— «Я» — это кто? — спросил Филипп, теряясь.

— Если сами не знаете, к чему спрашивать меня? — возразил голос обиженно. — Я-то уж точно не знаю, кто вы. Чихи!

— Нет, кто вы? Но неизвестный только чихал, не переставая.

— Будьте здоровы!

— Спасибо, — сказал голос из темноты. — Сейчас будет поворот, держитесь!

Филипп не удержался и врезался в стену. Мяч упал на него. Филипп снял его с себя и, к своему ужасу, убедился, что это голова. Он выронил собеседника и забился в угол.

— Я бы попросила вас не ронять меня, — сухо сказала голова из темноты.

— Извините, — смешался Филипп.

— Ничего, — смягчилась голова.

— А где же все остальное? — робко поинтересовался Филипп. Голова чихнула и задумалась.

— Вы имеете в виду, где мое тело? Увы! Нас подло разлучили. Его увели для установления личности, а меня растяпы-мышкетеры забыли здесь. Чихи!

— Это, должно быть, ужасно, — искренне сказал Филипп.

— Не так ужасно, как вы думаете, — возразила голова. — Оно всегда было немного грубовато. Вечно поправляло мои волосы, трогало за нос да еще постоянно пускало пыль в глаза. Пусть теперь помучается без меня, так ему и надо. Чихи! Кстати, мне почему-то кажется, что я где-то слышала ваш голос.

Филипп поежился. Он тоже узнал в ней голову человека, который спрашивал у него дорогу. Его снова ударило о стенку.

— Повернули налево, — промолвила голова, — значит, везут в тюрьму.

Филипп вздрогнул:

— Но… я не хочу в тюрьму.

— Ничего не попишешь, — назидательно изрекла голова. — До свидания! Увидите мое тело, передайте, что я его забыла. И пусть не пишет мне писем! Я должна, наконец, позаботиться о себе!

— А я не могу ее забыть… — прошептал Филипп.

— Что? — спросила голова.

Машина стояла на месте; очевидно, они попали в воздушную пробку. Время текло. Филипп собрался с силами.

— Ищи цветок среди цветов, — прошептал он и с размаху ударил наручниками по дверцам машины.

— Куда это вы? — кисло спросила голова.

— Молчи! — прошептал Филипп и ударил снова.

— Сумасшедший, — заявила голова, пожимая плечами (которых у нее не было).

Машина качнулась. Филипп ударил последний раз; дверцы распахнулись, и он выпал. Он падал, и ветер омывал его тело. Вверху взвыли сирены. «Ада», — сказал он про себя — и полетел. В машине мышкетер со свитком яростно ругался, а компьютер отчитывал его за нецензурные выражения, которые мог записать черный ящик. Мышкетер без свитка высунул голову в окно, но ничего не увидел. Филипп летел.

Сон тридцать седьмой

Все мы видим сны. Матильде снилась ночь, теплая и ясная, под сводами зимнего зала в доме ее отца. Зимним зал назывался потому, что потолок, стены, пол и украшавшие его статуи были сделаны из разноцветного льда, сквозь который были продернуты нити электрического освещения. Лед мерцал и искрился, источая мягкий рассеянный свет, и отблески его танцевали в выбеленных волосах девушки, зажигая в ее глазах невысказанные мысли, мечты и улыбки.

А может быть, все было наоборот: ночь грезила, ночь ворожила, и снилась ей девушка с печальными глазами в сверкающем великолепии фантастического зала, по которому проплывали льдины и айсберги размером чуть больше человеческого роста. Матильда любила эту комнату; она сама придумала ее для Филиппа, который пообещал ей в обмен замок, какого не было и не будет ни у кого на свете. Тогда она сделала вид, что поверила ему, но в глубине души отлично сознавала, что все замки уже построены и, следовательно, незачем и беспокоиться. Впрочем, Филипп всегда был мечтателем, и ей так и не удалось его переубедить. Филипп… На миг он предстал перед ней как живой и внезапно преобразился в Сутягина, сидевшего тут же и смотревшего на нее со странным обожанием, которого Матильда не понимала. Она отвернулась и дала себе зарок больше не думать о Филиппе.