Поезд на Солнечный берег

— Я не просил об этом, — возразил Филипп и жалобно добавил: — Скажи, где мне найти ее?

— Ты безумец, — горько промолвило зеркало. — Ты будешь страдать.

Филипп выпрямился; глаза его сверкали.

— Откуда ты знаешь? Ведь тебе никогда не бывает больно. Ты не знаешь, что такое отчаяние, ты не ведаешь безысходности. Ты никого не любишь!

— Я привязано к тебе, — сухо напомнило зеркало. — Я знаю твою судьбу, Филипп.

— Будь ты проклято! — крикнул Филипп и, подхватив первое, что попалось ему под руку, швырнул им в лицо, полное укоризны. Мягкий звон разнесся по комнате, зеркало треснуло звездами и медленно стало вытекать из рамы, серебристой лужицей расплываясь на полу. Филипп дрожал всем телом. Половина лица еще оставалась в раме; из единственного глаза текли слезы. Оно еще пыталось говорить, но рот уже не повиновался ему. Последнее, что расслышал Филипп, было:

— Ищи ветер в поле, ищи цветок среди цветов…

Потом осколок зеркала треснул пополам и стал оплывать, как свеча. Филипп сполз по стене на пол и смотрел, как серебристая лужица застывает, приобретая очертания лица не то Матильды, не то Ады; но он хотел, чтобы это была Ада. Так он сидел долго. Солнце зашло и взошло, зеркальная лужа затвердела. Из щелей выползли автоматические полотеры и тщетно пытались соскрести ее, потому что она нарушала их представление о гармонии. Громкий звонок огласил квартиру.

— Филипп, к нам посетители, — прозвенел голос центрального компьютера.

— Меня нет дома, — сказал Филипп, после того как компьютер три или четыре раза повторил свой запрос. — Никого не впускай.

— Невозможно, кодекс Дромадура, — проверещала дверь. — Представители власти, ублажать, оказывать содействие.

Фаэтон вскочил на ноги, но было уже поздно. Два дюжих молодца-мышкетера с аршинными усами стояли перед ним, загораживая путь к отступлению. Филипп оправился, сколько это было возможно в данной ситуации, и смело взглянул на них.

— Я полагаю, вы пришли…

— Смотри-ка! — прыснул первый мышкетер. — Он полагает!

— Я могу узнать, в чем дело? — спросил Филипп.

— Можешь, голубчик, — со вздохом подтвердил второй мышкетер. Он вынул из нагрудного кармана свиток толщиной в китайскую стену и развернул его, отчего нижняя часть рулона скатилась к его ногам. — Филипп Фаэтон?

— Он самый.

— Арестован, — заключил мышкетер и стал скатывать свиток обратно.

— За что?

— Это ты сам должен знать лучше нас.

— А все-таки?

— За переход улицы в неположенном месте и за государственную измену, содействие в побеге мутанту, убийство с отягчающими обстоятельствами и так далее и тому подобное, — уточнил мышкетер со свитком. — Если мало, добавим пререкания с представителями власти.

— Это мы, — вставил мышкетер без свитка.

— Он уже понял, — сказал первый мышкетер и для пущей верности саданул Филиппу под дых. — Будешь шелковым?

— Это значит — вести себя хорошо и не рыпаться, — снова влез мышкетер без свитка.

Филипп не мог вымолвить ни слова.

— Готов, — сказал мышкетер со свитком. — В машину его.

— Я ни в чем не виноват, — упрямо сказал Филипп и получил второй удар.

— А теперь — готов, — сказал мышкетер без свитка, защелкивая на нем наручники. — Пошли.

Филипп повиновался. Он шел впереди, и мышкетеры подгоняли его пинками. Он падал, поднимался и снова падал. На ступеньках, ведущих на улицу, мышкетер со свитком подставил ему ножку, а тот, что без свитка, — толкнул в спину. Филипп скатился по ступенькам. Первое, что он увидел, сидя на асфальте, были изящные бриджи, заправленные в лакированные сапоги. Филипп поднял глаза. За бриджами начинался камзольный пиджак лимонного цвета, а над пиджаком возвышалась голова, отдаленно напоминавшая пончиковую. В левой руке Пончик держал золотую трость с набалдашником из цельного рубина и постукивал ею по своим сапожкам. На трости было выгравировано: «Любимому служащему от любимого начальника». Словом, Пончик выглядел настоящим денди. Филипп поднялся, чувствуя мышкетеров за своей спиной.

— Здравствуй, — сказал он. — Вот, я…

Он поднял руки с наручниками, желая объяснить. Пончик вскинул брови, выражая неподдельное изумление.

— Мы знакомы? — учтиво спросил он.

Бедного Филиппа словно холодом обдало.

— Да, — сказал он. — Как твои дела? Все режется девятый зуб мудрости?

— Не понимаю, о чем это вы, — отозвался денди, похожий на Пончика. — Мудрости у меня и так, слава богу, хватает, а если ваши слова шутка, то она весьма неуместна.

— Я не шучу, — упорствовал Филипп, — и если я вспомнил об этом дурацком зубе, так только потому, что ты мне все уши им прожужжал.

— Я, сударь, вообще вижу вас впервые — и если вы пьяны, то я полагаю, эти господа не замедлят определить вас куда следует.

— Я не пьян, — сказал Филипп, — нет! А помнишь, как ты прыгал с этого самого дома, как я бросился вниз и удержал тебя? Помнишь?

— Я? Прыгал? — с расстановкой переспросил Пончик, играя тросточкой. — Вы в своем уме, любезный? Ведь эдак можно ненароком поцарапать асфальт и нанести урон государственной собственности. А государственная собственность…