Поезд пишет пароходу

Я как раз посмотрел недавно фильм про шпионов. Они не становились под спутник, чтобы передать донесение, они показывали друг другу половинки разорванной фотографии. Я попытался представить, как мой отец в ярком иностранном свитере показывает кому-то клочок бумаги. У меня ничего не получилось. Когда я думал об отце, мне представлялся лишь силуэт: аккуратная черная фигурка на молу. Одинокая мужская фигура, в куртке и брюках-клеш, таких же заостренных, как очертания катеров, стоящих на рейде, и красный огонек сигареты. Вот к отцу приближается человек, подходит совсем близко — их головы сближаются, угловатые ладони прикрывают огонь, который вспыхивает, освещая лица. Я часто репетировал этот жест: опускал голову, подносил к лицу согнутые ладони, и пытался при этом увидеть себя в зеркале. Это было тяжело, зато мне хорошо удавалась следующая стадия, когда я, отступив на шаг, медленно, с достоинством кивал. (Ответный кивок отца был слабым, как эхо, — эти пропорции между кивками всегда соблюдались.) Затем я медленно удалялся с собственной красной светящейся точкой. Я не знал тогда, что угловатый сгиб ладоней, который так меня пленил, сдвинутые головы, кивок — все это исчезнет навсегда. Те советские сигареты плохо раскуривались, их надо было беречь от ветра, те мужчины не имели при себе зажигалок.

Мог ли я видеть отца, стоящего на причале, и если мог, то где? В Ялте, в Одессе? В Ялту мы поехали в то же лето, сразу после ремонта.

…

Пароходы вблизи всегда поражают. Они оказываются намного больше, чем ожидаешь, и еще чуть больше. Но люди, гулявшие в тот день в порту, казалось, совсем не удивлялись, а может — удивлялись, но скрывали это, как и я.

Мы с двоюродным братом Леней в первый раз оказались в порту без взрослых. Нам разрешили это только потому, что мама и тетя чувствовали себя немного виноватыми перед нами: они достали билеты на фестиваль французских фильмов, а с детьми туда не пускали.