Поезд пишет пароходу

Это произошло полгода назад, когда он уже успел развестись с Джулией и переехать в отдельную квартиру. В один прекрасный день туда ворвалась полиция с обыском. Наркотики отец никогда не прятал, и на него наконец-то завели уголовное дело. Этим все и кончилось, но вот газеты развопились. Магу тогда черт понес на одну модную выставку — это было, конечно, глупостью. Лишь зайдя в фойе, она ощутила, что на нее смотрят и перешептываются. Она хотела было уже бежать оттуда, но подошел кто-то из друзей, они разговорились. Потом Мага выпила один за другим пару бокалов вина и почувствовала, что ее отпускает. Она неплохо провела вечер, и, выйдя из галереи и простившись с друзьями на углу, решила идти домой пешком. Она шла по узкой улочке, мимо уютных кафе и крохотных магазинчиков, восхищавших ее всегда своей нерентабельностью, и рассматривала витрины, когда вдруг увидела отца. Он сидел у стола, за неплотно придвинутой ширмой. Мага сразу узнала его спину, знакомую и незнакомую одновременно. Рыхлые бледные плечи, несколько блеклых родимых пятен. Как он оказался здесь голышом? Она подняла глаза на вывеску: Тату-салон.

В здравом уме она никогда бы так не поступила, но пара бокалов натощак ударили ей в голову. Может же она хоть раз сказать все, что о нем думает! Зачем он сюда поперся? Рисовать похабную картинку на рыхлом бицепсе или прокалывать мочку, чтобы очаровать очередную дуру? Похудел бы лучше! Белый живот нависает над джинсами, как оплывший портик имперского здания, — смотреть противно. Он может хоть раз подумать не о своем эксцентричном имидже, а о близких, которым предстоит все это расхлебывать? Хватит уже делать из себя посмешище. Она распахнула дверь и вбежала внутрь, натолкнувшись на кресло-кушетку, на котором валялась скомканная салфетка. Видимо, процедура была окончена. Отец сидел у стола на маленьком вертящемся стульчике, а верткая тату-брюнетка выписывала ему квитанцию. Он обернулся на звук хлопнувшей двери — Мага никогда не забудет, как он поворачивался, прокручиваясь на стуле. Часть груди была выбрита, словно кто-то широким жестом расчистил свободное место — и вот перед глазами предстала вся татуировка. Вначале Мага видит что-то вытянутое, сине-красное, но постепенно различает на покрасневшей коже синюю надпись, сделанную строгим чертежным шрифтом:

«Не реанимировать».

Даниэль Синим на синем

Я не помню его лица, а его фотографий у нас не было. Мама сказала, что выкинула их вместе с кольцом, «Но разве можно выкинуть все?» — спрашивал я себя. Наверняка он остался где-то на групповых снимках, на заднем плане. А может, наоборот — на переднем. Когда мы ищем любимое лицо на групповых снимках, то ожидаем встретить его где-то на периферии, в дальнем углу. Этому учит нас опыт любви: когда-то мы выделили одно лицо из тысяч других, и теперь вновь хотим маленького чуда: увидеть родное в океане чужого. Поэтому так удивляет, когда находишь любимое лицо сразу: в самом центре. Мы чувствуем себя ограбленными: у нас отобрали радость узнавания, медленное движение навстречу. И уж совсем странно обнаружить того, кого любишь, среди людей-виньеток. В пору молодости моих родителей такие композиции все еще были в моде. Двое ложились на пол, симметрично облокотившись на локти. Я вглядывался. Как изощренный сыщик, я искал отца, спрятанного на виду, среди этих возлежащих; среди веселых инженеров с прямоугольной шевелюрой, которые, словно кариатиды, поддерживали ватманский лист с названием конструкторского бюро, среди загорелых туристов, среди дурашливых студентов.

…