Поезд пишет пароходу

— Вам куда? — спросил повеселевший водитель.

Мама достала из сумки адрес:

— Улица Хашмаль, 12. Знаете?

— Да я нездешний, ничего здесь не знаю. Я приехал вещи перевозить, тут одни выезжают. Давайте у них и спросим.

Мы подъехали к двухэтажному дому, увитому плющом. У калитки стояла высокая женщина в черных очках. Она приветственно махнула рукой, показала, где лучше остановиться, и вдруг заметила нас.

— Это кто? — строго спросила она водителя. Я пыталась рассмотреть ее глаза за стеклами очков, но мне все не удавалось.

— Подобрал по пути. Ищут улицу Хашмаль, — не знаете, где это?

— Нет, не знаю, — женщина пожала плечами и отвернулась. Видно было, что она врет, просто не хочет разговаривать, что-то объяснять — не хочет никого видеть. На этот раз я уловила за очками неуловимый мгновенный промельк, словно ветка коснулась ночного окна. Я тогда не поверила себе, я не могла поверить, что в ту долю секунды, пока длился за темными стеклами взмах ресниц, уже знала о ней очень много. О том, например, что вот здесь, у этого мебельного фургончика, завершается ее история. Машина должна была приехать пустой и увезти ее одну, увезти навсегда, а мы — невесть откуда взявшиеся — помеха, песчинка, случайно попавшая в кровоток ее жизни — мешаем полноте завершения. Женщина явно ждала, когда мы уйдем. Белая покатая спина в вырезе сарафана и озерцо розовой сыпи над лопатками — такой мне запомнилась Малка, бывшая жена Итамара. Самого Итамара мы тогда не увидели.

Мы побродили по выбеленным солнцем улочкам и, наконец, нашли что искали. Старая дама жила в маленьком домике. Внутри было темно и пахло чистотой. Старуха предложила нам сесть, но когда я опустилась на диван, то по ее взгляду почувствовала, что ей дико и непривычно видеть у себя совершенно чужих людей.

— Но как же вы будете жить здесь с девочкой? — спросила она. Мама пожала плечами:

— Мы можем спать на одной кровати, а мешать она не будет, она тихая.

— Но если она будет здесь жить, то к ней будут приходить подружки, а я не выношу шума.

…

— Может, нужно было объяснить ей, что у меня нет подружек? — спросила я маму, когда мы вновь очутились на залитой солнцем улице.

— Вот увидишь, Мушка, этим летом они у тебя появятся!

— Но я не хочу, мне с ними скучно.

— А если они разрешат тебе их загримировать?

— Все равно скучно, они все хотят быть принцессами.

— А если мы купим тебе огромный набор грима и сделаем театр?

— Огромную коробку? Большую, как дом? А на какие деньги?

Мама погрустнела, и мне стало стыдно. Мы вышли к дороге, чтобы вновь остановить попутку, и простояли там минут сорок — никто не проехал.

Итамар — мы тогда не знали, что это Итамар, — подкатил к нам на велосипеде.

— В ближайшие два часа вы попутки не дождетесь. Мертвый час.

Он был в льняном белом костюме и при этом — в старых сандалиях. Одна штанина у него была закатана, и была видна нога на педали. Она была словно разрисована китайской тушью — так четко смотрелись на коже черные змейки волос. Пока они с мамой обменивались легкими, как бадминтонный воланчик, фразами, я рассматривала Итамара. Все в нем было как-то слишком. Слишком черная борода, слишком четко очерченная, слишком блестящие глаза. Потом я привыкну к нему, как привыкаешь к черной бусине, которая выкатилась невесть откуда, но тогда он казался мне классическим бездельником. К тому же он был невысоким и хрупким — тогда я считала, что мужчине таким быть неприлично, и радовалась тому, что никто не видит нас рядом с ним на этой пустой обочине.

— Это будет ужасно, — вдруг сказал он.

— Что ужасно? — спросила мама

— Лимонад скиснет.

Мама вопросительно улыбалась, ждала, и он продолжил:

— Если я приглашу вас с дочкой к себе, пересидеть зной, то вы, конечно же, откажетесь, потому что ходить в гости к незнакомцам не принято. От скуки и огорчения я приготовлю лимонад, но забуду о нем, потому что буду пить вино — сегодня очень грустный день. Таким образом, мы приходим к утверждению: лимонад — скиснет. — Он картинно взмахнул длинными ресницами, изображая поэтическую грусть.

Мама рассмеялась:

— Ну хорошо, а где вы живете?

— Да в двух шагах отсюда.

Так мы вновь оказались возле дома, увитого плющом.

— Постойте, разве не к вам сегодня приезжала перевозка? — спросила мама.

— К моей жене. Сегодня она уехала навсегда.

— И уже спустя пару часов вы…

— Послушайте, она уехала давно, полгода назад. Сегодня вернулась лишь забрать вещи. И кстати, разве вас не успокаивает тот факт, что как минимум одна особа вырвалась живой из страшной обители Синей Бороды?

Нас встретила большая овчарка с таким выражением материнской заботы на лице, что стало неудобно за легкомысленную болтовню. Мы стояли посреди большого двора, по обе стороны от которого, вплотную друг к другу, теснились сараи. Итамар провел нас к большому столу под старым эвкалиптом.

— Итак, лимонад?