Поездка в Хиву

По своей конструкции кибитки устроены весьма просто. Кстати, один немецкий офицер, сопровождавший русский экспедиционный корпус в Хиву, высоко оценил эти самые кибитки для возможных нужд армии. Лейтенант Штумм даже привез одну такую в Берлин показать своему военному начальству. Попытаюсь вкратце описать ее конструкцию. Представьте несколько шестов пяти футов и трех дюймов длиною, каждый в диаметре – один дюйм; все они соединены друг с другом посредством поперечных шестов, на концах которых имеются отверстия и пропущенные сквозь них кожаные ремни. При раскрытии этого каркаса получается полная окружность примерно двенадцати футов в поперечнике и пяти футов трех дюймов в высоту. Вкапывать его в землю нет надобности, поскольку круглая форма основания обеспечивает устойчивость. После этого на поперечные шесты накидывают плотную ткань из овечьей шерсти, называемую cashmar, которая свисает до самой земли. Эта преграда полностью защищает от ветра. Затем в дело идет еще одна связка шестов. Одним концом они все привязаны к небольшому деревянному кресту примерно шести дюймов длиной и четырех шириной; стоящий в центре окружности человек поднимает эту связку крестом вверх и при помощи кожаных петель закрепляет свободные концы шестов один за другим на основном каркасе. В результате все шесты соединяются друг с другом и создают устойчивую конструкцию; сверху она накрывается еще одним куском ткани, причем по центру оставляется отверстие для выхода дыма. Наконец из каркаса удаляется один боковой шест для создания входа, и кибитка на том готова.

Вскоре посреди нашего жилища трещал костер, а в чайнике, подвешенном над пламенем на треноге, растапливался снег для чая, несколько стаканов которого способны в подобных обстоятельствах доставить путнику чувство определенного комфорта.

Однако из-за сырых дров палатка быстро наполнилась дымом. Он был таким едким, что оставаться под крышей казалось практически невозможно. Наши глаза, и без того уставшие от ветра и снежной белизны, теперь донимал дым. Открывать их становилось все труднее.

– Дрова сырые, – сказал проводник. – Лучше замерзнуть, чем ослепнуть.

С этими словами он развязал петли, державшие верхний кусок ткани, и мы остались без крыши.

Вечернее небо было великолепным. Звезды, если смотреть на них из покрытой снегом пустыни, кажутся намного ярче и сияют так ослепительно, как нигде во всем остальном мире. Время от времени небосвод перечеркивался вспышками метеоров. Молниеносный след из живого пламени чертил на небе траекторию их космического курса. В какой-то момент целый дождь из падающих звезд вспыхнул у нас над головами и тут же погас. Сонмы миров и созвездий светились в недосягаемой вышине, подобно драгоценным каменьям в диадеме, у которой нет цены. Мы оказались свидетелями величественного пиротехнического зрелища, где единственным актером выступала сама Природа. Ради такого стоило отправиться в долгое путешествие – пусть даже в самое сердце Средней Азии.

Тем временем наш проводник, возложивший на себя обязанности шеф-повара, возился с железным котлом, который занимал особое место в его персональном багаже. Не без труда отрубив несколько кусков промерзшей баранины, он с деловитым видом бросал их теперь в эту емкость. Затем туда последовали шесть-семь пригоршней риса, сопровождаемые ломтиками бараньего жира. Проводник выудил его из какого-то укромного кармана в своем халате, и вот над раскаленными углями уже весело шкварчало готовившееся блюдо.

Не очень аппетитное на вид, оно вряд ли оказалось бы включено в изысканные меню барона Бриссе, но после долгого перехода по зимней степи путник быстро утрачивает все чувства, кроме голода, и к тому времени, думается, я был готов съесть своего собственного прадедушку, будь он прожарен должным образом.

Назар сверлил дымящийся котел прожорливым взглядом. Схватив большой деревянный ковш, он зачерпнул им бурлящую массу, набил пловом рот, а затем с выражением крайнего удовольствия протянул ковшик мне.

Проводник закатал один рукав до локтя и погрузил руку в котел, выхватив оттуда не менее четверти фунта его содержимого, после чего забросил все это в широко раскрытую пасть и проглотил одним махом. 1лаза его от усилия едва не выскочили из орбит. Он снисходительно улыбнулся, указал мне на результат своих кулинарных стараний и медленно погладил живот, давая понять, что блюдо ему удалось.

Туркмен сидел у самой дальней стены кибитки. Из маленькой сумки, притороченной до этого к седлу его осла, он вынимал какие-то небольшие квадратные галеты, приготовленные из муки, соли и жира. На лице его отражалась полная меланхолия, так как промерзшие насквозь галеты были тверже кирпича. Время от времени он помещал одну из них на тлеющие угли и, дождавшись, когда она оттает, протягивал кому-нибудь из нас.

– Yackshe (Хорошо), – обратился он ко мне, не отрывая жадного взгляда от пара, поднимавшегося над бараниной, словно пытался сказать: «Позвольте и мне отведать немножко».