Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

Он известный всей Москве «жуир», одевается безукоризненно и, не смотря на свои шестьдесят лет, еще молодится. Он на суде упоминал имена Джонсона и Бокля для доказательства пользы бедности, одним словом, он, некоторым образом, вкусил образования, и тем позорнее для него, конечно, является этот знаменитый процесс, раскрывающий — не в первый, впрочем, раз — бессердечие, жестокость, отсутствие самых примитивных черт порядочности у одного из представителей тех «столпов» капитализма, которые подчас с такой трогательной наивностью говорят о безнравственности, об оскудении добродетелей, когда дело касается рабочего люда. Черты все знакомые, история обыкновенная… Но, во всяком случае, мерзость, обнаружившаяся на процессе, даже и для таких кавалеров, является мерзостью необыкновенною — дело касается уж очень простых отношений, — отношений отца к детям…

Семнадцать лет тому назад, он сошелся с одной бедной, образованной девушкой, жил с ней, как с «законной» женой семнадцать лет и прижил несколько человек детей; но когда, под старость, он увлекся новой страстью, то в один прекрасный день оставил и жену, и детей решительно без всяких средств, попросту выбросил на улицу. Заметьте, что на суде фигура этой брошенной женщины вырисовывается с очень симпатичной стороны. Она ни словом не проговорилась о своей семнадцатилетней жизни, не рассказала ни одной тайны разбитого сердца. Из показаний свидетелей видно, что она, несмотря на миллионы г. Солодовникова, жила всегда очень скромно и вся отдалась воспитанию детей. И вот, мать с пятью человеками детей, воспитанных, заметьте, в известной обстановке довольства и роскоши, должна была перебраться в одну комнатку и терпеть не только недостатки материальные, но и пытки нравственные. «Отец, ты забыл, что нужно платить за квартиру — нас выгоняют!» — писал маленький сын своему отцу, но отец не отвечал и, когда мать явилась к той «женщине», которая завладела старым «жуиром», с просьбой не делать несчастной ее и детей, г. Солодовников прогоняет и жену, и детей и говорит, что они ничего не получат. На вопрос, обращенный к старцу со стороны «фаворитки», узнавшей о прежней долгой связи г. Солодовникова, он отвечает со смехом: «Таких жен в Москве у каждого по десяти!» А насчет детей: «Таких детей у него сотни!»

После всего этого немудрено, что мать, наконец, решилась обратиться к суду, ради детей.

На суде г. Солодовников вместе с достойным своим адвокатом г. Лохвицким считали своим долгом всячески опозорить эту женщину, но в то же время всякий раз, когда князь Урусов, адвокат потерпевшей, допрашивал свидетелей с целью разоблачения на суде гнусных подробностей, оттеняющих всю прелесть нравственного существа этого отца «сотен детей», желавшего «отделаться» и ничем не обеспечить детей, из-за которых мать рискнула вынести в залу суда эту семейную драму, — г. Солодовников, говорю, постоянно прерывал адвоката, замечая, что это «вводные эпизоды», которые заставляют рассказывать, чтобы «причинить ему неприятность». Он, видите ли, этот московский набоб, привыкший за деньги не знать неприятностей, еще обижается, что защита желает, в пределах существа дела, уяснить перед судом все обстоятельства! И надо было видеть, с каким апломбом «медного лба», с какой поднятой головой держал себя г. Солодовников! Он, этот старый греховодник, отрекающийся от детей, явился к своему позорному столбу, в суд, во фраке, в лакированных ботинках, завитой, и посматривал вокруг с таким видом, точно дело шло о каком-нибудь пустяке. Надо во-истину обладать таким же «медным лбом», как и г. Лохвицкий — о, этот привык ко всему! — чтобы держать себя с таким «достоинством», с каким держал себя г. Солодовников.

Разумеется, желая подействовать на суд, он, за несколько дней до разбора дела, внес в сиротский суд 50,000 р. на воспитание своих пятерых детей и, как бы в насмешку, обязался платить матери их по триста рублей в год. «Для них этого совершенно достаточно», говорил он на суде.