С гор и холмов, ни в чем не виноватых,к лугам спешил я, как учил ручей.Мой голос среди троп витиеватыхслужил витиеватости речей.Там, над ручьем, сплеталась с веткой ветка,как если бы затеяли кустыот любопытства солнечного светатаить секрет глубокой темноты.Я покидал ручей: он ведал средствомои два слова в лепет свой вплетать,чтоб выдать тайну замкнутого сердца,забыть о ней и выпытать опять.Весть обо мне он вынес на свободу,и мельницы, что кривы и малы,с той алчностью присваивали воду,с какою слух вкушает вздор молвы.Ручей не скрытен был, он падал с кручи,о жернов бился чистотою лба,и, навостривши узенькие уши,тем жалобам внимали желоба.Общительность его души исторгларечь обо мне. Напрасно был я строг:смеялся я, скрывая плач восторга,он — плакал, оглашая мой восторг.Пока миниатюрность и нелепостьявлял в ночи доверчивый ручей,великих гор неколебимый эпосдышал вокруг — божественный, ничей.В них тишина грядущих гроз гудела.В них драгоценно длился каждый час.До нас, ничтожных, не было им дела,сил не было — любить, ничтожных, нас.Пусть будет так! Не смея, не надеясьзанять собою их всевышний взор,ручей благословляет их надменностьи льется с гор, не утруждая гор.Простим ему, что безобидна малостьводы его, — над малою водойплывет любви безмерная туманность,поет азарт отваги молодой.Хвала ручью, летящему в пространство!Вы замечали, как заметил я, —краса ручья особенно прекрасна,когда цветет растение иа[73].
1967
«Эти склоны одела трава…»
Эти склоны одела трава.Сколько красок сюда залетело!А меня одолели слова.Слово слабой душой завладело.Как всё желто, бело и красно!Знать, и мак свою силу здесь тратил.Как понять пестроту? Всё равно!Погляди и забудь, о читатель.Нет, и Бог не расстелет ковраодноцветного, не расписного.Я лелеял и помнил слова,но не понял — где главное слово.Всем словам, что объемлет язык,я был добрый и верный приятель,Но какое ж мне выбрать из них,чтоб тебе угодить, о читатель?