На берегу то ль ночи, то ли дня,над бездною юдоли, полной муки,за то, что не отринули меня,благодарю вас, доли и дудуки.Мои дудуки, саламури, стонисторгшие, и ты, веселый доли,взывают к вам вино, и хлеб, и соль:останьтесь в этом одиноком доме.Во мне привычка к старости стара.Но что за ветер в эту ночь запущен?Мне, во главе пустынного стола,осталось быть и страждущим, и пьющим.Играет ветер в тени, в голоса,из винной чаши, утомившей руки,в мои глаза глядят мои глаза,что влюблены в вас, доли [74]и дудуки [75].Но для Тбилиси, что возжег свечу,не вы ли были милы и родимы?Кому пресечь ту хрупкость по плечу?Кто смел не пожалеть вас, побратимы?Без вас в ночи всё сиро и мертво.Покуда доли воплощает в звукивсе перебои сердца моего, —мой стон звучит в стенании дудуки.
1967
НА СМЕРТЬ ПОЭТА
В горле моём заглушенного горя мгновенье —вот преткновенье для вздоха, и где дуновеньевоздуха? — Вымер он весь иль повеять ленится?Тяжко, неможется, душно дубам Леонидзе [76].Гогла, твой дом опален твоим жаром последним,Грозный ожог угрожает деревьям соседним.Гогла, платан, что привык быть тобою воспетым,проклятый пеплом, горит и становится пеплом.Если и сосен к себе не зовешь пред разлукой, —как же ты занят своей огнедышащей мукой!Доблестный Мцыри [77], скиталец нездешней пустыни,где же та пустынь, в которой отшельник ты ныне?Слово одно исцелит твое бедное горло,ты ли не знаешь об этом, о Гогла, о Гогла!Смертная мука пребудет блаженством всего лишь,если гортань ты о ней говорить приневолишь.Лютую смерть, бездыханную участь предметавытерпеть легче, чем слышать безмолвье поэта.Грузии речь, ликованье, страданье, награда,не покидай Леонидзе так рано, не надо,лишь без тебя он не вынес бы жизни на свете,лишь без тебя для него бесполезно бессмертье.