Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Жаждешь узреть — это необходимо
(необходимо? зачем? почему?), —
жаждешь узреть и собрать воедино
всё, что известно уму твоему.

Жаждешь, торопишься, путаешь, Боже,

вот сколько нужно: глаза, голоса,
горе… А радости? Радости тоже!
Радости, шалости и чудеса!

Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли?

Вечер в Риони, клонящий к слезам
солнцем и свадьбою: «Лиле»… «Макрули» [98]…
И Алазань? Как забыть Алазань?

Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,

соединить без утрат и помех
всё, что творится при солнце и снеге:
речи, поступки, и солнце, и снег.

Жаждешь… Но если, Всевышним веленьем,

вдруг обретешь это чудо и жуть,
как совладаешь с чрезмерным виденьем,
словом каким наречешь его суть?

1969

Григол Абашидзе [99]

ПАМЯТЬ

В час, когда осень щедра на дожди
и лихорадка осину колотит,
глянешь — а детство блестит позади
кроткой луною, упавшей в колодец.

Кажется — вовсе цела и ясна

жизнь, что была же когда-то моею.
Хрупкий узор дорогого лица
время сносило, как будто монету.

Мой — только памяти пристальный свет,

дар обладания тем, чего нет.

«Я сам не знаю, что со мной творится…»

Я сам не знаю, что со мной творится:
другой красы душа не понимает,
и холм чужбины в зрении двоится,
и Грузию мою напоминает.

Ее свеча восходит солнцем малым

средь звезд и лун, при ветреной погоде.
Есть похвала тому, что изумляет:
о, как это на Грузию похоже.

Природе только слово соразмерно.

Смотрю, от обожания немею
и всё, что в этом мире несравненно,
я сравниваю с Грузией моею.

Из стихов Турмана Торели [100]

1. НА БОЙНЕ

Грянула буря. На празднестве боли
хаосом крови пролился уют.
Я, ослепленный, метался по бойне,
где убивают, пока не убьют.

В белой рубашке опрятного детства

шел я, теснимый золой и огнем,
не понимавший значенья злодейства
и навсегда провинившийся в нём.

Я не узнал огнедышащей влаги.

Верил: гроза, закусив удила,
с алым закатом схватилась в овраге.
Я — ни при чем, и одежда бела.

Кто убиенного слышал ребенка

крик поднебесный, — тот проклят иль мертв.
Больно ль, когда опьяневшая бойня
пьет свой багровый и приторный мёд?

Я не поддался двуликому ветру.

Вот я — в рубахе, невинной, как снег.
Ну, а душа? Ее новому цвету
нет ни прощенья, ни имени нет.

Было, убито, прошло, миновало.

Сломаны — но расцвели дерева…
Что расплывается грязно и ало
в черной ночи моего существа?

2. ЕДИНСТВЕННЫЙ СВЕТ