Поэзия народов СССР IV – XVIII веков

Родившийся умирает, умрет и станет золою,

Из мира, словно в ворота, все мы уходим толпою.

Сегодня гордишься величьем, сегодня ты сильный, славный.

А завтра печальный, спрый, обиженный и бесправный.

О человек, ты станешь глиной и легкой пылью,

Изгложут плоть твою черви, рожденные мерзкой гнилью.

Так помин же, человече, кто ты среди жизни бренной,—

Ты можешь сравниться только с пустой, безымянной пеной.

Одно поддержать нас может: когда мы сменим обличье,

На небесах найдем мы и счастье свое, и величье.

ШАВКАТ БУХОРОИ ТАДЖИКСКИЙ ПОЭТ XVII век

КАСЫДА

Я оперенье снял с себя, снял в цветнике наряд,

Я предал пламенп гнездо и свой оставил сад.

Страсть привела к дороге зла — не повернуть теперь,

И, ворот в горе разорвав, открыл я в сердце дверь.

У друга моего глаза росу печально льют,

И я пошел на тот базар, где солнце продают.

О праведник! Я не упал — Всевышнему хвала! —

Хотя за пазухой бутыль и поступь тяжела.

Сулило небо помощь мне в беде моей — и вот

Я кинулся в волну вина, упал в водоворот.

Кто из идущих мог сказать, что я в пути отстал?

Я мусульманином в церквах, кяфирем в Мекке стал.

Ладонь досады про запас сгодится — где-нибудь

Коснусь я лба и вспомню, с чем ушел я в дальний путь.

Никто не вспомнит мой приход, уход не вспомнит мой:

Приду, прикрыв лицо полой, уйду ночной порой.

Огнем смятенья мне гореть, как свечке, суждено,

Я хлынул через край себя, как пьяное вино.

Когда б не цепь забот, не бед неодолимых тьма,

О, сколько раз переступил я твой порог, тюрьма!

Я не желаю птицей быть, влачащей гнет тенет,

Из цветника иа крыльях мук я ринулся в полет.

Увы, не терпит грубых слов высоких дум покой,

Я — буква малая и стерт из памяти людской.

Свободолюбия плечу одежды груз тяжел,

Из воздуха я сшил халат и прочь пагим ушел.

Мне страсть указывала путь к итогу моему,

И вот по улице цепей я двинулся в тюрьму.

Меня повергли ниц слова, рожденные во зле,

Их груз, в ушах моих застряв, прижал меня к земле.

Я, голубь трепетный, крыло в песках безумья сжег,

Но лань явилась — и меня унес ее прыжок.

Я — муравей. Чтоб Сулейман не растоптал зазря,

Обрел я крылья, обманув лукавого царя.

Чтоб щедрость обошла меня и не замкнула в круг,

Я, став монетой доброты, ушел из щедрых рук.

Я слабостью сломил судьбу, швыряющую ниц,

Я взглядом стал и ускользнул, ушел из-под ресниц.

О странах, где и ветра вой звучит, как дивный стих,

Я расскажу, чтоб знала ты, зачем покинул их.

Я был стихом — другим стихам сравняться ли со мной?

В «Диван» небесный я вошел — и не вошел в земной.

Для розы пенье соловья и ворона — одно,

Ушел я — с ними в бой вступать казалось мне смешно.

Враги — величье и тщета, а жертва спора — я,

Пришел — копьем, ушел — дождем, стекающим с копья.

С тех пор как в мире гебров я и в мире мусульман,

Все беды света мне видны и траур разных стран.

Спросили дорого с меня — спросили солнца жар,

Когда пришел бальзам купить к неверным на базар.

Росою напоил я сад, чтоб мог он вновь цвести,

И солнце унесло меня в сверкающей горсти.

Под тяжестью моей любви ссутулилась спина —

Так, значит, урожай двойной мне дали семена.

Из жалких щепок смастерив для жарких бурь челнок,

Пронзенный в грудь, отплыть от рук, от губ твоих я смог

Нужны ли кровь и плеть моя разящему мечу?

Пройти, не вмешиваясь в бой, меж воинов хочу.

Но цепью связаны одной Глаголящий и я:

С ристалища я уходил, на землю кровь струя...

* * *

Уходишь ты — и без тебя с вином враждует кубок мой,

Мечтает хрупкая бутыль столкнуться с каменной стеной.

Я разрисую сердца дом, найду необычайный цвет,

Как яркой краскою, его окрашу влагою хмельной.

Я — искра, волею твоей в холодный камень заключен,

В его прожилках я живу, но мой не остывает зной.

Я весел был — но сто забот веселью ставят сто преград,

Под камнем горести душа травинкой гнется полевой.

Я мир спалил, но пламень был лишенным цвета, словно взгляд,

Никто из смертных не видал бушующий пожар земной.

Но тем утешься, о Шавкат, что ты — цветущих мыслей сад,

И в нем, подобно соловью, твое перо звенит струной.

* * *

В твоих глазах кувшин с вином и пьющий соединены

В них колыбельные живут и созданные ими сны,

Их прелесть плавит, словно воск, булат, прославленный в веках,

В них дом, лавиной стертый в прах, и грозный сель сопряжены,

Они — два зеркала, и в них мир восхищенный отражен,

В них и огонь и мотылек, в огонь летящий с вышины,

В них капли жертвенный приход к безмерности морских широт,

В них океана глубина и жемчуга из глубины,

В них мира знаемого круг, в них все связующая цепь,

Где степь и в ней гнездо с птенцом в одно звено сочленены.

Шавката строго не суди, он пьет вино из глаз твоих,

Он пьян, безумен, он влюблен, он пьет — и нет на нем вины.

* * *

К дверям кумиров я пришел, в оковы верности одет,

Пришел муслином торговать в страну, где правит лунный свет.

От страстных рук моих ушел сегодня стройный кипарис,

Я — бедный голубь, горло мне сдавило ожерелье бед;

Благоразумный мотылек прочь от жаровни улетел,—

Как жаль, что он ушел от тех, чей в пламени исчезнет след;

Шавкат, смири себя, уймись, не сетуй на холодный век,

Он — не цветок, не запах — ты, и от него исхода нет.

* * *