Поэзия народов СССР IV – XVIII веков

«Хоть на мгновенье отразиться хочу в твоих зрачках!»

Бессильный отыскать сравненье, сказал: «Ты кипарис!»

Но я тебя унизил: смысла в подобных нет словах!

Кто из людей дерзнет коснуться подола твоего?

Поэтому тебя сравнил я с луною в небесах.

Но с чем сравню твою походку, твой стройный, тонкий стан?

Тебе подобья не найду я ни в жизни, ни в стихах.

Ты сделала, красой сверкая, цветистым слог Лутфи,

Поэтому твержу: «Всевышний велик в своих делах!»

* * *

О красавица, напрасно ты бежишь от договора

И скрываешь покрывалом лик от пламенного взора.

Ты своею красотою все сердца поработила.

Кто не думает о людях, тот творца рассердит скоро.

Счастье любящим не дарит это выспреннее небо,

Не пошлет оно блаженства, не смирит оно раздора.

Свод бровей твоих высоких для того был зодчим создан,

Чтобы я светильник сердца в нем оставил без надзора.

Кто твой лик камфарно-белый дерзко сравнивал с луною,—

Тьму и свет не различает, все мешает без разбора.

Аромат цветов весенних от кудрей твоих исходит,

Запах мускуса и амбры заглушает он без спора.

И когда Лутфи окончил описание любимой,

Со страниц повеял ветер, полный света и простора.

* * *

В сеть волос меня поймала, опоив своим дурманом.

Оплела мне нежно шею обнаженных рук арканом.

Красоте твоей цветущей позавидовал шиповник

И, исхлестанный под ветром, стал из розового рдяным.

Знаю я, чго эти губы слаще меда и шербета,

Нет различья меж тростинкой и твоим воздушным станом.

Если ветер — твой прислужник — до кудрей слегка коснется,

Сколько он сердец разбитых обнаружит в них нежданно!

Должен щедрым быть богатый... Наклонись к Лутфи поближе,

Чтобы смог он насладиться этим обликом желанным.

* * *

Моей любимой тонкий стан совсем как волосок,

Что легкой тенью проскользнул на девственный висок,

И сердце бедное мое висит на волоске,

И путь к желанному, как встарь, и труден и далек.

Взойдет в урочный час зерно на бархате земли,

Пусть родинка твоя цветет на лоне нежных щек.

И слезы катятся мои, краснея, как рубин,

И погружают птицы клюв в печальный тот поток.

Ты не показывала мне кудрей своих во сне.

О счастье, если б я заснул и был мой сон глубок!

Она измучила меня, но я ее люблю,

Не изменю я никогда, хоть мой удел жесток.

Лутфи повсюду видит стан, что тоньше волоска.

Колдун-индиец ворожбой его спасти не смог.

АЛИШЕР НАВОИ УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ 1441—1501

ГАЗЕЛИ

ЧУДЕСА ДЕТСТВА

* * *

Чаша, солнце отражая, правый путь явила мне.

И раздался голос чаши: «Друг твой отражен в вине».

В чаше сердца — образ друга, но и ржавчина тоски,

Лей щедрее влагу в чашу, исцелюсь тогда вполне.

Если есть такая чаша, то цена ей сто миров.

Жизней тысячу отдам я, с ней побыв наедине.

С тем вином — Джамшида чашей станет черепок простой,

И Джамшидом — жалкий нищий, жизнь нашедший в том вине.

Мальчик-маг, когда пируют люди знанья в кабачке,

Чашу первую ты должен ноднести безумцу, мне.

И едва лишь улыбнется в чаше сердца милый лик,

Все, не связанное с милой, вмиг потонет там иа дне.

Обрету я миг свиданья перед чашею с вином,—

Кто сказал «вино» и «чаша», видит встречу в глубине.

Только есть другая чаша, и другое есть вино,

Что там ни тверди, отшельник, возражая в тишине.

Навои, забудь о жажде. Кравчий вечности сказал:

«Чаша — жажде утоленье, мудрость пей в ее огне!»

* * *

В разлуке с любимой ты стала руиной, о крепость моя;

Так в ранах недугов, страданьями тмима — ты суть бытия.

Да! Солнце и месяц мой взгляд прояснили и тайну открыли!

И в солнечном лике сияет живая мне сущность твоя.

Окно за окном закрываются ставни.от стрел смертоносных.

Где ж вылетит птица надежды и жизни в иные края?

Умру я, сгорая,— пусть плачет, пылая, свеча надо мною,

Под копотью черной янтарного воска потоки лия!

Узнав, что я гибну, враг станет мне другом... что пользы мне в этом

Коль друг в это время явился мне лютым врагом, как змея?

Как сумрак ненастья, одеяады печали рассвет омрачили,

И утро восходит не в царственных ризах, а в клочьях рванья.

Любовь — это гибель, но ты, Навои, не отступишь пред нею —

Пред бездною той, где дрожат лицемеры, смятенье тая.

* * *

Этот град опостылел в разлуке с луной для меня.

Розы нет, и цветник стал унылой тюрьмой для меня.

О друзья! Вы пируете, в радости пьете вино,

Но лишь горечь и кровь в пиале пировой для меня.

Разум, вера, терпенье покинули тело мое,

Только мука осталась подругой одной для меня.

Этой мукою грудь пронзена, словпо тюркской стрелой,

Пусть от новой стрелы она будет броней для меня.

Я в позоре влачусь, я так жалок, что плачут одни,

А другие смеются, взглянувши порой на меня.

Как вода, моя печень ослабла; и в этой воде

Муки смертные чудятся рыбьей игрой для меня.

Мне твердят: «Навои! Позабудь иль расстанься с душой!»

Но забвения нет, есть лишь выход второй для меня.

* * *

В гневе ты — любой поступок мой мученье для тебя.

Ты добра — мой грех стократный упоенье для тебя.

Ты со мною то скучлива, то внезапно весела.

Как привыкнуть к переменам настроенья у тебя!

Доброта твоя сражает и убийственен твой гнев,

Своему дивлюсь терпенью в раздраженье на тебя.

Сердце, так тебе и надо: полюбило — и терпи,