Поэзия народов СССР IV-XVIII веков

Был сын у шаха тополя стройней,
Был лик его луной в силке кудрей.

Все люди красоте его дивились,

И взгляды всех сердец к нему стремились.

Он чудом был всех девяти небес,

Чудеснейшим из всех земных чудес.

Две брови, словно занавес айвана^{189}

,Скрывали вход в покой души султана.

Кто видел стрелы тонкие ресниц,

Пронзенный, падал перед ними ниц.

Два ряда ярких перлов прятал рот,

В уста рубины закрывали вход.

Как подпись шаха, волоски на коже

Влюбленных казни обрекали тоже.

А подбородок низвергал миры,

Мячом он для любовной был игры.

И сердце некой женщины любовью

Зажглось к красавцу, обливаясь кровью.

Спокойствия и счастья лишена,

Его увидеть жаждала она.

В жестоком пламени тоски сгорала,

И ложем ей зола отныне стала.

Звала того, кто сердце ей зажег,

Стенала, слез лила кровавый ток.

Когда он ехал в мяч играть порою,

Она кидалась вслед ему стрелою.

Летела пред конем быстрей мяча,

Как клюшки, косы по земле влача,

Глядела на него влюбленным взглядом,

Катились в пыль дороги слезы градом.

Хоть часто слуги плеть пускали в ход,

Ее от боли не кривился рот.

Все люди той несчастной удивлялись,

Над ней повсюду громко издевались,

Показывали пальцем ей вослед.

Но для любви подобной страха нет.

О ней давно твердила вся столица,

Царевич этим начал тяготиться.

Отцу сказал он: «До каких же пор

Мне от бесстыдницы сносить позор?»

Великий шах решил не медлить боле

И повелел: «Ее сведите в поле,

За косы привяжите к скакуну,

И пусть искупит тяжкую вину.

Когда земля порвет ей в клочья тело,

То люди позабудут это дело».

На поле для игры поехал шах,

Там собралась толпа людей в слезах.

От слез кровавых из-за той несчастной

Земля, как сад гранатный, стала красной.

Вот подвели к коню бедняжку ту,

Чтоб за волосы привязать к хвосту.

Тогда она к ногам склонилась шаха,

О милости моля его без страха:

«Коль решено мои окончить дни,

Последней просьбы ты не отклони!»

Сказал ей шах: «Коль просишь о прощенье,

Знай — непреклонен я в своем решенье.

Коль способ казни просишь изменить,

Знай — только так хочу тебя казнить.

Отсрочки ль просишь ты, полна боязни?

Знай — ни на миг не отложу я казни.

Иль чтоб царевич снизошел к тебе?

Знай — откажу я и в такой мольбе».

Она в ответ: «Мне не нужна пощада,

Великий царь, отсрочки мне не надо.

Просить не стану, государь благой,

Чтоб казни предал ты меня другой.

Коль, справедливый, дашь мне разрешенье,

То не о том услышишь ты моленье.

Сверши, о чем молю в свой смертный час!»

И шах сказал: «Ты слышала приказ.

О сказанном просить я запрещаю,

Все прочее исполнить обещаю».

«Коль в униженье, — молвила она, —

Конем я быть затоптана должна,

Я об одном молить тебя хотела —

Пусть конь его мое растопчет тело!

Возлюбленный пускай казнит меня,

Пусть вскачь погонит своего коня;

Коль он меня растопчет в униженье,

Я буду жить в моем к нему стремленье,

И в смерти буду счастлива стократ,

Огнем любви я вспыхну меж плеяд.

Я — женщина и сердцем не смела.

Мне кажется, уже я умерла.

Но все ж была я подданной твоею:

О жалости тебя молить я смею!»

Смягчился шах от горести такой.

Да что там! Слезы проливал рекой.

От этих слез пыль превратилась в глину.

Он женщину простил и отдал сыну.

Коль ты мне друг, рассказ мой, может быть,

Тебя научит, как должны любить.