Поэзия перевода. Избранные переводы Ханоха Дашевского

Кто идёт здесь в тиши полуночного круга,
не сгибая спины, словно строй облаков – и на мне его тень?
Добавляющий боль размышляет: орлы умирают не в небе,
не в полёте стремительно-гордом – спускаются вниз умирать.
Ибо вдруг каменеют их крылья,
и наследия не оставляют орлы.

Человек добавляющий боль – его мудрость из бездны ночей,

куда он с глазами закрытыми сходит,
чтобы видеть пространство великое снов.
Ибо сны его – оттиски правды,
чей таинственный смысл открывается в зареве дня.

А за снами его – толща сумрачных стен

и лесов, где деревья на скрипки похожи.

Путь его – между огненным ливнем и слёзным потоком,

ибо он – тоже плоть.

Гимны вздымаются вновь, как акулы в прибое стремлений,

но за ними деревья – и это деревья тоски,
на которых висят арфы плача, и птичьего гама там нет.

В этих арфах мужские и женские губы – как пальцы на струнах.

И, порою, безмолвие струн человек изливает в стихах.
Строфы этих стихов и есть человечье наследство,
ибо нет здесь у плоти ничего своего.
Даже нательной сорочкой своей человек не владеет:
он её получает в залог от вчерашнего дня,
и таким же залогом перейдёт она в завтра – и так до конца.

И заламывать руки всегда будет кто-то скорбящий,

как скорбел и заламывал руки тот прежний, вчерашний.

Полуночный мудрец

Полуночный мудрец – тот, чья мудрость из бездны ночей,
мне вещает, и светит мерцающим факелом сна!
На губах оставляет вкус мёда из лесов моей памяти. Веет
ароматами рощ, опьяняя до влажного блеска в глазах.

Ибо вдруг опускается ночь вожделенья и тёмных волос:

то о лоне своём плачут жёны – не об огненном лике луны,
не о сладком Таммузе[70], перед женскими чреслами павшем,
без венца, с головой обнажённой, как кровоточащая гроздь.

И не падают шишки, словно мёртвые птицы с ветвей.

Тишина после всей тишины…
Только я этом царстве живу!

Моя память меня возвращает в опьяняющий запах лесов…

Полуночный мудрец! Где утёс мой – опора моя в эту ночь?

С тишиной не закончится всё: Бог продолжит свой рык,

и на диске Луны отчеканится Лик.

Не проникнут ко мне из лесов моей памяти бычьи рога,

как лучи неподвижного солнца, стоящего над Гаваоном[71].
И быки не мычат мычаньем рабов, на которых надели ярмо,
у которых нет силы мычать на весь мир…

Подобно Самсону, сидящему с мощью своей одиноко в ущелье Эйтам[72]

,подобно Давиду, скорбящему ночью о сыне своём Авшаломе[73],
подобно любому отцу возле крови сыновней…

Ведь оно тоже плоть