Чирикли не просто пела, она вкладывала в концертный номер всю себя, она импровизировала, она горела, она находилась не на сцене, а будто бы в ином мире, где нет иной радости, кроме ее звонкого голоса, кроме пьянящего танца. И засыпая, она мечтала о том, что ансамбль снова будет ездить на гастроли, снова зазвучат гитары, снова будут звенеть мониста и колокольчики на цветастых цыганских юбках, и снова будет гореть огонь в крови Чирикли-птички, которая живет только песнями и плясками.
Во сне, тревожном и коротком, Люба пела у высокого костра только для Кирилла. Вокруг расстилалась степная ночь, где-то вдалеке шумело море, вздыхая и плача, словно вторя романсам цыганки. А через пламя костра, через огненные его языки, Люба видела Кирилла, и его манящие глаза, и острые скулы, и твердые губы, которые так хотелось попробовать на вкус… И так хорош был он, с такoй страстью смотрел на Чирикли, что дрогнул ее голос и песня оборвалась. она подошла к мужчине и… проснулась в этот миг, сгорая от стыда.
Что за сны ей снятся? Неужели она так низко пала, что готова отдаться этому человеку? Кто ее тогда замуж возьмет? Кому будет она нужна, обесчещенная, забывшая о чистоте и порядочности?.. Да, Люба знала, что у других народов все иначе — русские девушки более раскрепощены, им больше позволено. Та же Ира — сколько любовников сменила с того времени, как Чирикли с ней познакомилась? Да счет давно потерялся. И Ира то и дело пытается свести с кем-то Любу, убеждает ее отказаться от принципов, которые в это время никому уже не нужны, даже глупы и опасны, потому что мешают жить свободной жизнью. Она пыталась знакомить подругу c богатыми мужчинами, которые могут быть спонсорами… Но Люба не могла переступить через себя и страх перед семьей, перед убеждениями, которые вдалбливали ей с детства. сли бы дядюшка или кто-то из родни узнал о том, что она иногда выбирается на вечеринки или дискотеки со своей неугомонной и раскрепощенной подружкой, точно бы прокляли! Или общаться перестали. Вычеркнули бы из своей жизни. Причем навсегда.
Сейчас, лежа без сна в квартире чужого мужчины, глядя на тянущиеся из окна рассветные лучи, Чирикли плакала от безысходности. Ей хотелось любить и быть любимой, но предать свои принципы она не могла.
А разве такой, как Кирилл, готов жениться? Он же ради того, чтобы остаться свободным, пошел на аферу, обратившись к ней, гадалке, с просьбой обмануть мать и теток. Да и вообще, о чем это oна мечтать вздумала? Кто ей разрешит пойти замуж за русского?
— Что случилось? — из спальни показался Кирилл, и Люба поспешно вытерла слезы, чтобы он не понял, что она плакала.
— Не спится, — сдавленно ответила она. — Тебе лучше?
— Я очень странно себя чувствую… Но неважно. Бывало и хуже. Мне показалось, что ты плачешь.
— Тебе показалось, — эхом отозвалась она, прижимая к груди одеяло, завернувшись в него, как в кокон, словно оно могло спасти от взглядов мужчины.
— Не бойся, я не трону тебя, я знаю о ваших цыганских… — он помедлил, явно подбирая слово. — О ваших… законах. И не посмею разрушить твою жизнь. Я не такой уж и беспринципный, как может показаться на первый взгляд. Просто жизнь сейчас тяжелая. Мой бизнес дался мне нелегко, пришлось стать грубым и жестоким. Иначе меня бы сожрали.
Он сел на кресло, обхватил голову руками.
– олова болит? — тихо спросила Люба. Она верила ему, очень хотела верить. Но в то же время в глубине души елала, чтобы он соблазнил ее, и от этого было ещё страшнее находится с ним рядом.
— Странная боль, как будто кто-то мне затылок сверлит. Как думаешь, если бы я не переступил порог твоей квартиры, эта гадость еще долго бы спала?
— Не знаю, нo могу сказать одно — она всe равно бы проснулась. Рано или поздно…
— Лучше раньше, — он откинулся на спинку кресла, пристально глядя на свою гостью. — Скажи, что со мной было, когда мы пришли. Я не помню. Последнее, что могу вспомнить — как мы сидели на кухне, а потом — как выключили меня. Будто кувалдой по башке дали.
— Тебе было… нехорошо, — уклончиво ответила Чирикли. — Знаешь, перед репетицией я хочу заехать на почту, нужно позвoнить бабушке, посоветоваться. Она подскажет, как быть с проклятием. Вместе поедем?
— Хорошо, давай вместе, — тихo сказал он. — Кто первый в душ?..
— Иди ты, — она отвела взгляд, словно чего-то испугавшись. Впрочем, она знала — чего. Вернее, кого.
го, Кирилла.
Провалы в памяти сильно обеспокоили Кирилла, а кровь, которая утром осталась на полотенце после того, как он закашлялся, и вовсе напугала. Вместо офиса Вознесенский отправился в частную клинику — проверить легкие, пройти самые необходимые обследования, записаться на прием к хорошему врачу, который сможет вынести окончательный вердикт… Проклятия проклятиями, но самый обыкновенный туберкулез или банальное воспаление ещё никто не отменял.
Всю дорогу они молчали, словно говорить было о чем, но Кирилл чувствовал, что девушка попросту смущается, и не хотел вгонять ее в краску еще сильнее.