Погадай на любовь (СИ)

Ты должен понимать, что поездка может быть опасной — вдруг ее отец решит, будто это ты виноват в ее болезни?

— Значит, буду отвечать, — сцепив зубы от стреляющей в висках боли, сказал Кирилл и потер лоб. Он только что выпил лекарство, но что-то не слишком помогло. Перед глазами закружились темные мошки.

— Тебе самому врач нужен, — Ян сел рядом. — Я что, не вижу, ты совсем плох.

— Сначала ее вытащим. А потом уже… — Кирилл закрыл глаза — яркий свет резал глаза. Кажется, давление поднялось. Совсем как старик, то одно, то другое. Аритмия, скачки давления, странные потери сознания. Врачи хотели уложить его в стационар после того, как анализы пришли, но он отказался. Понял — ни одно обследование не даст результата. Его болезнь нужно лечить иначе. Может, бабушка Чирикли поможет?..

— Тогда поехали, нельзя терять время. Но ее мы взять не сможем, она не доедет. Ей нужны доктора. Пока ещё нужны… Потом привезем бабушку Злату, она обязательно поможет. Только вот, гаджо, не смотри так на нее. Не нужно. Лазо тебя бы за это только зарезал. Он никогда не отдаст дочь не цыгану.

— Как они тогда вообще ее от себя отпустили? — хмыкнул Кирилл, поднимаясь. Оставлять Чирикли не хотелось, но как ещё ее спасти? Да и Ира остается, она приходит каждый день, часами с подругой сидит. Кажется, Вознесенский все же в ней ошибся, и подруга любит Чирикли, по-наcтоящему любит. И не пытается использовать. Даже странно было, что он мог так плохо думать о ней. Когда слетела ее маска, когда Ирка перестала cтроить из себя королеву Одессы, оказалось, что она спокойная и рассудительная. И вовсе не стерва. А то, что гулена… не его это дело. Хочет, пусть гуляет. Ее жизнь.

— Поехали, гаджо, — поторопил его Мусатов. — Поехали. Дорога долгая, времени мало.

Глава 9

Когда Кирилл с Мусатовым приехали в Румынию в горное село, где жила родня Чирикли, их выскочили встречать дети. Тонкокостные, чернявые, гладящие на своем тарабарском, они дергали Кирилла за пиджак и со смехом хватали угощения — он взял с собой много конфет и сейчас раздавал их горстями. Мусатов усмехался, что-то отвечал ребятне, подхватывал на руки то одного мальчишку, то другого, давал им монетки, девчонкам — яркие платки и бусы. Кирилл не без интереса смотрел на богатые дома в несколько этажей, на смуглых людей, одетых цветасто и богато, но безвкусно. Женщины в ярких платьях, подвязанных фартуками и платками, кутались в меховые шубы. Волосы они прятали под косынками, взгляды отводили, словно нельзя было смотреть на гаджо.

— Дети сказали, что ты наш, — усмехнулся Мусатов, одарив платком очередную цыганочку. Она что-то сказала на своем галдящем наречии и ткнула пальцем в Кирилла, потом засмеялась и убежала, напевая песню. е подхватили другие дети. И вскоре под хмурыми небесами звенели их тонкие голоса, и на сердце от этого становилось теплее.

— Ваш? Это как? — удивился Кирилл. — Я же светловолосый и голубыми глазами.

– белые дети не редкость среди цыган, — отвечал Ян, по доскам переходя грязь. Несмотря на роскошные виллы, улицу никто не заасфальтировал, и сейчас, после осенних дождей, здесь было настоящее болото. — Из-за этого даже думали, что они воруют русских детей.

— Ясно, — Кирилл перепрыгнул через лужу, подумав, что цыгане все же удивительный народ. Настроить особняков, увешаться золотом, а ходить едва ли не босиком — и по грязи…

Дилинка из рода Михайляну, мать Чирикли, была похожа на Лидию Гулеско, известную исполнительницу цыганских романсов — такая же угловатая, похожая на растрепанную черную птицу. Длинный нос, узкие губы, скуластое костистое лицо. Одевалась она обычно, только особая манера плести косы и платок говорили о ее национальности. Ее муж, Лазо, смотрел на Кирилла хмуро, сложив на толстом животе руки. На каждом пальце блестело золотое кольцо, а красная рубаха его была украшена чем-то блестящим.

— Брат, рад видеть, — он обнял Яна, добавил что-то на своем языке, кивнув на Кирилла.

Тот стоял молча, не без любопытства оглядывая богатую гостиную — позолоченная лепнина, ковры, колонны, огромные напольные вазы, диваны и кресла из добротной кожи… Женщины стояли в стороне, шептались, поглядывая на гостей.

Мусатов и его брат отошли, а Дилинка вывела старуху. Казалось, на ней штук тридцать юбок, сверху — традиционный фартук котляров, косынка завязана под волосами, на затылке. Лицо у старухи сморщенное, коричневое, глаза пронзительные, злые. уки — как паучьи лапки.

— Добро, дорогой, добро… — на ломаном русском сказала старуха. — Я Злата, я вижу все. Вижу, дорогой. И вижу я, что ты наш.

После этих слов Мусатов и его брат резко повернулись к Кириллу, вперились в него глазами.

— Эй, старая, что говоришь! — окрикнул ее Лазо, взмахнув руками. — Какой он наш! Гаджо это, слышишь?..

— Наш он, — упрямо прошамкала старуха, протянув к Кириллу руку. Ощупала его лицо, словно была слепая. — Говорю вам, он наш! Я кровь нашу чувствую, всегда чувствую. Он такой же гаджо, как и ты, Лазо!..