Погасни свет, долой навек

Элинор, должно быть, зря выдумала в письме ту мифическую умирающую родственницу. Неурочный час, говорила ее настоящая тетка, Эмилия. В иной час и вздохнуть опасно.

Элинор приблизилась, бормоча себе под нос: «Бабушка, почему у тебя такие большие зубы?»

То, что лежало в постели, имело отдаленное сходство с человеком, примерно как «полицейский» на улице. Оно походило на мумию или на неумело сделанную куклу, совершенно белую, с белыми волосами, тонкими как паутина. И у него были глаза, вернее то, чем это гротескное существо смотрело. И пасть, которая, пока существо «говорило», не шевелилась, лишь трепетал за острыми, как иглы, зубами язык.

– Какое счастье, что ты в безопасности, дорогая Элинор, моя племянница, – говорило существо. Сухая, похожая на веточку конечность коснулась запястья Элинор, и та едва успела отскочить. – Чувствуй себя как дома, Элинор, моя племянница.

Это был словно… автоматон. Механизм, заведенный, способный повторять одно и то же, в чем-то почти неотличимый от человека, но все равно – бесконечно гротескный. Элинор отступала, пока не добралась до двери, не сводя глаз с существа в постели. А потом она быстро развернулась и бросилась бежать, поскальзываясь на пыльном полу.

Если это существо было извращенной пародией на человека, то и весь дом был пародией на реальное человеческое жилище. В нем были коридоры, комнаты, двери и окна, в нем была мебель, но тот, кто создавал пространство, имел крайне смутное представление о том, что для чего предназначено. Поэтому коридоры сплетались под самыми причудливыми углами, превращаясь в настоящий лабиринт. Двери открывались в никуда, окна обнаруживались в самых неожиданных местах. Мебель была то слишком огромной, то крошечной, почти игрушечной, а то – словно вырезанной из бумаги или нарисованной на стене. И все же было во всем этом что-то неуловимо – и неприятно – знакомое. Не сразу, но Элинор удалось сообразить, в чем же дело. Этот дом словно выудили из ее памяти, иногда она узнавала вдруг отдельные предметы, безделушки. Как и память о детстве, все здесь было покрыто густым слоем пыли.

Чем дальше шла она, тем больше вокруг становилось вещей. Постепенно дом точно обретал плоть, выглядел все знакомей, все… уверенней. Вещиц, памятных по детским годам, становилось все больше, и иногда на глаза попадались предметы по-настоящему трогательные: засохший букетик лаванды; альбом с рисунками и вклеенными в него резными бумажными изображениями леди, джентльменов, цветов и цыплят; несколько миниатюрных портретов, которые Элинор пыталась рисовать когда-то. Все эти вещи были ей знакомы, были когда-то дороги, и Элинор почти ощущала их вес в своих руках, шероховатость картона и бумаги, аромат сухих цветов. По стенам стали попадаться портреты и фотоснимки. Элинор задержалась, смахнула пыль с одного из них, но сразу же пожалела о сделанном. То, что изображалось там, не предназначалось для человеческих глаз. Оно было… чудовищным. Элинор хотела бы подобрать лучшее, более точное слово, но да – чудовищным. Элинор отпрянула, и где-то в глубине дома ей почудился звонкий радостный смех. Обитатель этого лабиринта – кто-то значительно более молодой и оттого опасный, чем сухая старуха-мумия, лежащая на постели, – откровенно наслаждался страхом своей пленницы.

Элинор устала ходить по комнатам, одинаково ненастоящим, устала глядеть на однообразные холмы за окном. Ноги болели, голова кружилась, но Элинор не могла заставить себя сесть на стул или на кушетку. Ей противно было прикасаться к чему-либо. Отвращение вызывали пыль и плесень, покрывающие все вокруг, а еще больше то, что предметы в доме были лишь подобиями чего-то настоящего. Смех – колокольчик – все звучал и звучал в ушах, но его обладатель, к счастью, не показывался. Изредка мелькало что-то за поворотом коридора, за изгибом винтовой лестницы: краешек белого платья, шелковая лента. Элинор слишком устала, чтобы нагонять призрака, убегать от него или чтобы бояться.

«Это галлюцинация», – решила она, склонная объяснять все рационально. Не бывает призраков и чудовищ, и таких домов тоже не бывает. Это все шутки ее разума. Ее, должно быть, схватили на улице негодяи (что за чудесное слово! Во всех романах есть негодяи, они проникли уже на сцену, они повсюду), увезли в притон и одурманили опиумом. А сами видения, их причудливость, гротескность, сверхъестественность… всему виной произошедшее за последние несколько дней. Ничего более, просто галлюцинация.

Элинор… Э-ли-нор…