Погибшее открытие

— …Ольгиной? Вздор! — вдруг разгорячился он. — История эта страшно раздута. Я уверен, что мой брат не мог иметь серьёзного чувства к девушке-полуанархистке, с неизвестным прошлым. Я не верю также и в его сватовство!..

— Так-с. Но если исключить возможность брака вашего брата, то единственным наследником его являлись вы?

— Да.

— В каком положении находились ваши денежные дела ко времени смерти вашего брата?

Ключинский вздрогнул и побледнел так, что я поспешил дать ему воды. Но он оттолкнул стакан и твёрдо выговорил:

— Дела мои были сильно расстроены.

— Вам угрожало что-нибудь?

— Угрожало взыскание по нескольким векселям.

— Как же вы устроились?

— Удалось пересрочить векселя.

— Не повлияло ли при этом известие о возможности получения вами страховой премии? Не сообщали ли вы об этом кому-либо?

— Да, повлияло. Да, сообщал, — ответил он тихим прерывающимся голосом, и вдруг ноги его подкосились… Он упал без чувств.

Вы думаете, я его пожалел в эту минуту? Нет, нисколько! Очень уж отвратительно казалось мне его преступление. Я велел вынести его и привести в чувство.

Следующий допрос был учительницы Ольгиной. Барышня оказалась с норовом.

— Ваше имя? — спрашиваю её. — Звание? Православная? Сколько лет?

— Вера Ольгина, учительница… Скажите, нельзя ли сразу перейти к делу? Не все ли вам равно, девятнадцать мне лет или сорок?

Видимо, сердится, глаза так и сверкают.

— Так разрешите записать девятнадцать? — улыбнулся я.

— Да… Что вам еще от меня нужно?

Я задал ей ряд вопросов, но она и не подумала на них отвечать с нужной для меня откровенностью. Пришлось прибегнуть к старому средству. Я помахал торжественно какой-то первой попавшейся казённой бумажкой у неё перед носом и сказал ей:

— Сударыня, это приказ об аресте одного, может быть, совершенно невинного человека по подозрению в убийстве Владимира Ключинского. Если вы отказываетесь мне отвечать на мои вопросы, мне не останется ничего другого, как отдать этот приказ для исполнения. — Я протянул даже руку к звонку.

Барышня покраснела, побледнела, вынула платок, опять его спрятала и наконец, произнесла:

— Спрашивайте, я вам буду отвечать. Клянусь вам, я не знала, что могу кому-нибудь принести вред своим молчанием! Страховой агент этот нечестный и… ничтожный человек, убедил меня, что речь идёт не об убийстве, а о самоубийстве. И я, зная покойного, тоже так думала. Спрашивайте, пожалуйста. Я скажу вам всю правду.

Она подтвердила мне весь рассказ страхового агента. Но большего, чем я уже знал, она не могла прибавить. Когда её рассказ был окончен, я спросил:

— Вы, действительно, думали, что Ключинский застрелился? Он так любил вас?

Она потупила глаза, в которых заблестели слёзы, и отвечала:

— Он так страшно любил меня, что я положительно колебалась, не выйти ли мне за него замуж. Но ведь я не любила его и, следовательно, не могла ему дать счастье?.. Да, я думала, что он застрелился из-за меня…

— Но как же вы объясняли отсутствие при нём оружия и отсутствие какой-либо предсмертной записки?

Она посмотрела на меня своими печальными глазами, в которых я заметил удивление.

— Оружие?.. Я никак не думала об этом. Может быть, если бы я сама побывала в сарае… Но это место приводит меня в такой ужас! Я даже окошко занавесила, из которого виден этот проклятый сарай… Но записка? Да, о ней я задумывалась не раз. Почему он мне не оставил записки? Само собою это становится понятным, если он не сам убил себя, а был убит другими. Но кто же убийца?

Я не мог не улыбнулся при таком наивном вопросе.

— Скажите мне, сударыня, — спросил я её вместо ответа, — вы знаете хоть сколько-нибудь Алексея Ключинского? На что он способен? Мог ли бы он, по вашему мнению, из корыстных целей… гм-м… желать смерти своего брата?

Ольгина вскочила со стула. Её большие серые глаза стали ещё больше и засверкали огнём негодования.

— Алексея Алексеевича я считаю своим врагом, — проговорила она, — но этого он сделать не мог! Это была бы такая гадость, которой я не допускаю… от человека!

Допрос кончился.

Ни одна из нитей не указывала пути к истине! Я был в недоумении.

IV

Дело разъяснилось самым неожиданным образом.

Через несколько дней ко мне явился Антон Спиридонов и после продолжительного, но туманного вступления выложил передо мной замасленную бумажку, на которой было написано нижеследующее:

«Я люблю вас. Люблю вас одну… Больше у меня нет никого и ничего на свете. Жизни без вас для меня не может быть. У вас другая дорога, и вы так же не можете любить меня, как я вас не любить. Прощаюсь с вами. Целую мысленно милые глаза, которые умеют сверкать таким чистым огнём правды и красоты. Умирая, я думаю только о вас. В. К.».

— Где ты взял?! — закричал я, вскакивая с кресла.

— У ребят нашёл. Мой Ванюха чего-то с ей делал…