Погода нелётная

Когда Рябина поправится, и Макс вернётся в центр, он обязательно разузнает, что такого произошло в Монта-Чентанни. Что за мерзкая скотина сидела там в командирах, что за приказы она отдавала, и не плачет ли по ним трибунал?

«Тебе нельзя летать», сказала вчера Маргарета. Глупая! Как может быть, чтобы ему, Максу, — и нельзя было летать? Он был рождён для полётов. Он все военные годы провёл в седле, почти из него не вылезая. Он и жил-то, по правде, только там, в вышине, когда ветер бьёт в очки, а ловкое звериное тело — его тело — закладывает вираж за виражом…

Макс не раз падал с неба. Ему повезло никогда не гореть всерьёз, но его ранило осколками и брызгами, его вивернам рвало крылья, а одной начисто снесло снарядом бошку, — буквально чуть-чуть в сторону, и к ней прибавилась бы и его, максова, голова. Но крылья зверей устроены так, что и после смерти остаются распахнуты, и труп не столько падает, сколько планирует.

Макс разбивался, конечно. Однажды его приложило так сильно, что его выздоровление считалось удивительным. Но чуть меньше месяца спустя Макс снова поднимался в небо, потому что как и жить-то без него, без неба? Кем быть — если не стрелком на виверне?

Вот и теперь наверняка всё дело в падении. Может быть, что-нибудь неудачно тряхнуло, и это отдаёт до сих пор, вот и всё; дело житейское. Здесь, на природе и в тишине, Макс отлично восстановится, а потом они с Рябиной вернутся на базу.

Ещё Макс заберёт в город свою девчонку. И они поедут вместе на солёное озеро, будут плавать, смеяться и смотреть на закат в обнимку.

Макс поморщился, отжал тряпку и снова взялся тереть полы, стараясь не посадить лишних заноз. Движения выходили какие-то рваные, суетивые.

Максу казалось, что где-то у него в кишках трясся поезд. И весь Макс трясся вместе с ним.

Что Маргарета делала всё утро, Макс не знал. Ну, должны же у неё быть какие-то свои дела? Только в середине дня, умотавшись, но признав комнатку в должной степени отмытой, Макс наткнулся на неё под навесом.

Маргарета сидела на ступеньке лестницы и ровными, мягкими движениями чесала мохнатое брюхо Рябины. Крылья виверна раскинула в стороны, охотно подставив тушку, а башка её блаженно жмурилась.

Расчёска ходила по шерсти вверх-вниз, вверх-вниз. Его, максова, расчёска. Из его, максовой, сумки.

— Буду обед делать, — громко заявил Макс и скрестил руки на груди. Настроение снова было приподнятое. — Суп с клёцками!

Маргарета глянула на него косо:

— И с рисом?

— С чем получится, — Макс потянулся и промял рукой шею. — Расчёску сполосни потом, ладно?

— Нашёлся тоже чистюля…

Макс широко улыбнулся и ничего не ответил.

Суп варил на улице, пристроив плитку на табуретке и жмурясь от солнца, которое то пряталось в облачности, то принималось с удвоенным усилием жечь глаза и припекать. Тесто сделал скупое, из крупномолотой плохонькой муки и воды, поэтому клёцки вышли на любителя. Зато потом Макс догадался нашинковать в остаток смеси щавель, и лепёшки получились — загляденье.

— Приятного аппетита!

Маргарета подула на лепёшку и с опаской её куснула. А потом сказала ровно:

— Макс. Что с тобой?

— Просто отличный день, — заявил Макс и шумно хлебнул суп. — Только сыра не хватает.

— Ты устроил бардак.

— Где?

Вообще, в словах Маргареты было много правды. Внутри станции остались только жёстко приваренные полки, тяжеленный сейф, стол с аппаратом (Макс решил не трогать провода, они и так держались на соплях и честном слове) и шкаф, который трагически скрипел в ответ на любое движение. Всю остальную мебель — и абсолютно все вещи — Макс бодро выволок на улицу, сгрудил кучами, и теперь эти кучи живописно усыпали поляну.

— Это будущий порядок! Ты ещё сама скажешь мне спасибо.

— Я могла сама…

— Но ты же не делала?

— Я бы потом…

— А теперь не придётся!

— Но…

— Просто порадуйся, — великодушно велел он. — И ни о чём не переживай!

Маргарета хмурилась. Она совсем не выглядела осчастливленной, скорее наоборот — потерянной больше обычного. Перед вечерним вылетом она долго бродила среди вещей недовольным привидением, пытаясь разыскать то ли компас, то ли высотометр.

К темноте Макс слегка выдохся, а большая часть понятных вещей переехала обратно внутрь станции. Макс нашёл в шкафу мужские штаны, которые были ему слегка коротки и при этом заметно велики, и наконец-то замочил в ведре комбинезон. В котелке он поджёг травки от насекомых, обтёрся полотенцем и теперь сидел на порожке, размеренно проверяя сроки годности на консервах и улыбаясь проделанной работе и дню, прошедшему не зря.

— Завтра разберу стенку душа, — добродушно пообещал он Маргарете. — Заменю там кое-что, я нашёл доску, олифа правда выдохлась…

— Не надо этого, — мрачно сказала Маргарета. — Я вовсе не…

— Смотри, — Макс ткнул пальцем в пушистый серебристый комок на губчатой ножке, валяющийся в ведре среди другого гнилья, — это там в углу выросло!

— Это Адриано, — девушка хмурилась и отводила взгляд, — мы с ним дружим…

— С плеснешаром?

— Да! — взвилась Маргарета, а потом вдруг всхлипнула. — С плеснешаром! С муравьями! Я… да пошёл ты.