Погоня за ветром

В тот день утром в терем пожаловала с товарами купеческая вдова Матрёна, ныне бывшая замужем за Тихоном — первым другом Варлаама. Альдона вышла к ней вместе с Ольгой, втайне желая узнать что-нибудь нового о нынешнем перемышльском посаднике.

Матрёна, заметно пополневшая, грузная, большая, шариком вкатилась в горницу и отвесила княгиням низкий поклон.

— Дозвольте, сердешные княгинюшки, товары свои вам показать, — заговорила она мягким, грудным голосом, смахивая с чела обильный пот. — Вот платы пуха козьего, от татар привезены. Тёплые, мягкие. Вот благовонья аравитские. А вот шапки собольи, вот платы заморские.

От рухляди разбегались глаза.

— Краса экая! — восхищалась Ольга, разглядывая затканный огненными жар-птицами убрус. — А енто! Экая прелесть! — Повизгивая от радостного возбуждения, она стала примерять шубу из бобра.

Альдона уже не единожды замечала, что её лучшую подругу с годами всё сильней притягивали к себе дорогие одежды, и разговоры с ней чаще всего сводились к одному: в чём была на службе или в гостях в княжьих хоромах та или иная боярыня. С Ольгой часто было весело, хорошо, но порой делалось скучно. Живость и восторженность подруги иной раз тяготили привычную к более простой и суровой жизни литвинку.

«Ну вот к чему ей эта шуба? Или этот плат? Разве нет таких же у неё в ларях?» — удивлялась Альдона.

Нет, она, дочь Миндовга, тоже любила дорогие вещи, но привыкла всего иметь в меру. Раннее вдовство сделало её бережливой, хотя и не скупой. В Шумске, городке, подаренном ей Львом, был установлен строгий порядок, княгиня сама следила за тиунами, сама разбирала судебные тяжбы. Даже «Мерило Праведное» и «Правду Русскую» знала она не хуже любого князя. С годами Альдона научилась хорошо вышивать, а кроме того, умела и запрячь лошадь, и жать, и молотить, как любая крестьянка. Никогда не гнушалась молодая вдова никаким трудом. С подданными своими была она строга, но милостива, никого старалась не наказывать, не выяснив до конца вины.

Ольга была иной — ленивой, беззаботной. С годами супруга Владимира стала полнеть, лицо её округлилось, некогда бледные щёки запылали румянцем, округлился стан. И мысли её всё более сводились к платьям, жемчугам, шубам.

— Примерь, сестрица, — оборвала Ольга думы Альдоны, протягивая ей высокие шитые из сафьяна украшенные бисером зелёные сапожки с высокими каблучками. — Угорские, тебе бы в самый раз.

Альдона улыбнулась. Сапожки в самом деле были красивы. Она надела их и грациозно прошлась по горнице.

— Ой, краса ты наша, княгинюшка! — ахнула Матрёна.

В глазах купчихи мелькнули хитроватые огоньки.

«Знала, для кого товар покупает, — догадалась Альдона. — Лукавая она. Ну, зато добрая, не Юрата же и не Констанция. Господи, что это я про них вспомнила вдруг?»

Словно острое жало кольнуло сердце молодой женщины. На душе стало сумрачно, она почти не слушала слов Матрёны и Ольги.

— Беру сапожки эти, — наконец сказала она. — Сколько просишь, столько грошей и дам. Торговаться не стану.

Матрёна удовлетворённо кивнула.

Альдона сняла с пояса бархатный кошель, стала отсчитывать серебряные пражские гроши.

Ольга положила ей на плечо свою холёную пухлую ладонь. На каждом пальце её сверкали золотом крупные жуковины[198].

— Вот, поглянь, на гроше ентом — король чешский, Пржемысл Отакар, — ткнула опа крашеным ногтем в одну из монет. — Владимир сказывал, нынче летом погиб он в сече супротив немцев.

— Да, я слышала, — подтвердила Альдона.

— А Лев говорил: Пржемысл ентот — ворог наш был.

— Да у Льва всюду одни вороги! — Альдона поморщилась.

Ольга звонко расхохоталась.

— А что, и вправду! Верно ты заметила, сестрица! Тако и есь.

Получив деньги, Матрёна снова поклонилась княгиням и собралась уходить.

— Погоди-ка, — остановила её Альдона. — Муж твой, Тихон, знаю, отроком ране у князя Льва был. Правда?

— Да. Истинно тако. — Матрёна сразу насторожилась.

— Ведомо, дружок у него был, мать с отцом у него во Владимире живут.

— Верно, княгиня. Варлаам. Уж друг, дак друг! Всем друзьям друг! Из беды мово непутёвого вытащил в Перемышле, когда князь Лев в поруб его бросил.

— Не ведаю ничего об этом. — Альдона удивлённо приподняла свою тонкую, словно вырисованную кистью художника, бровь. — Расскажи-ка.

— Да сболтнул мой Тихон чего-то тамо лишнего, ужо и не ведаю, чего. Князь Лев разгневался вельми, осерчал, в поруб-то Тихона и посадил. Я к ему ходила, на коленях просила, умоляла — не помогло. А Варлаам, как прознал, тотчас ко князю пошёл. О чём говорили они, не ведаю, да токмо в тот же час выпустил князь Тихона.

— А ныне где Варлаам?

— Дак в Бужске, бают. Дом его лиходеи какие-то пограбили, вот он его и отстраивает. Ещё скажу вам... — Матрёна заговорила тише, вполголоса. — Бают, будто жила у его в Бужске какая-то татарка беглая. И вот ту татарку Бенедикт, угр, отрок княжой, понасиловал. Дак Варлаам в походе последнем, где-то там под Гродно, угра сего сыскал и убил. Тако вот.

Ольга испуганно вскрикнула. Альдона нахмурилась.