Погоня за ветром

Во Льва в тот день словно некий дух противоречия вселился, со всеми хотелось спорить, всем доказывать свою правду.

— Нашёл кого жалеть, — пожал он плечами. — Мне вот Амала Венда жаль. Этот гунн, Баламбер, ему прямь в око стрелу пустил.

— Ты, Лев, не немчин, но русич еси! — оборвал его возмущённый Даниил. — Гляжу я, не впрок тебе наука книжная идёт. Всё наизнанку выворачиваешь! Енто надо ж, вражину экую пожалел! Али не чёл, какие зверства сей Амал Венд вершил?!

— Амал Венд — предок древлянского князя Мала, отца Малуши, матери святого Владимира. Он — и наш с тобою предок, отче.

— Вот и гляжу я, что ты его сторону держишь. — Отец вдруг рассмеялся и потрепал первенца по длинным чёрным волосам. — То правда. Но есть такие предки, коими гордиться не след. Ибо что оставил сей Амал Венд после себя? Да ничего, окромя памяти лихой в летописях наших.

После Лев случайно подслушал разговор матери с отцом в горнице Владимирского терема.

— Волчонком Лев растёт, — жаловалась княгиня Анна. — Нет в нём доброты, как в других чадах. Ох, болит моё сердце, Даниль!

Мать называла отца «Даниль», говорила она с лёгким половецким акцентом.

— То ничего, ладушка, — успокаивал её князь. — Имеет княжич мненье своё, не слушает бездумно учителей своих — рази ж худо? Князю завсегда голову свою на плечах иметь надобно. А что молол он о Лебеди, дак то пото как любви покуда не познал. Вот познает, какова она, любовь, по-иному рассудит.

Мать качала головой, охала, вздыхала. Она почему-то любила сильней младших детей — Мстислава и Софью, Льва же не един раз стегала розгами.

Давно нет на свете ни отца, ни матери, ни Романа. Софья ныне — жена кефернбургского графа Гюнтера, солидная матрона, почтенная мать семейства. «Гетика» Иордана хранится на видном месте в книжарне, старинная языческая летопись, облачённая в тяжёлый медный оклад, пылится там же, где-то на верхних полках. Языческие веды у христианина не в чести.

Но почему он вдруг вспомнил сегодня старую легенду? Или сейчас он думает уже не так? Конечно, нет. Германариха он представляет грубым варваром, вроде Ногая, Буса — мучеником, таким, как черниговский князь Михаил, прадед по матери его нынешней невесты. А Лебедь? Нет, она — не такая, как та рязанская княгиня Евпраксия, что бросилась с крепостной башни, лишь бы не достаться свирепому хану Батыю. Прелюбодейка сия Лебедь, прелюбодейка и есть! Но почему пришли на память речи отца и матери? Да потому, что истинной любви, такой, какая была меж ними, он, Лев, так и не познал.

Князь снова взглянул на портрет Елишки. Видно, у них в Праге неплохой придворный художник. В светлых глазах девочки — наивность, простота и немного лукавинки. Таковы и её слова, начертанные на пергаменте. Елишка, как рассказывал Мориц, обучена хорошим манерам, умеет изъясняться по-немецки, по-латыни и по-французски, разумеет и русскую молвь.

«Верно, мать обучила. Как-никак наполовину русская, дочь Ростислава». — Лев усмехнулся.

Он медленно поднялся со стульца, лёг на кровать. Долго лежал, запрокинув руку за голову, слушал тишину. Где-то далеко внизу звякнул булат, ударило кожаное било. Это охрана ходит вокруг дворца.

«Скоро рассвет», — подумал Лев, закрывая глаза и поворачиваясь на бок.

67.

Город Теребовль располагался на крутых, густо поросших кустарником холмах, величаво нависших над узкой речушкой Гнезной. Гнезна несла свои воды в Серет, а тот, в свою очередь, впадал в среброструйный Днестр.

Возле берега реки, у подножий холмов, широко и привольно раскинулся торгово-ремесленный посад. В посаде много добротных каменных и деревянных строений, с крышами из букового тёса и черепицы. Выше, на вершине холма, грозно устремлялись в лазоревые небеса стены и полукруглые башни крепости, выложенной из крепкой древесины. В стенах пробиты отверстия для стрельцов, в нескольких местах сверкают сводчатые ворота, обитые листами кованой меди.

Замок суров, мрачен, величествен. Здесь когда-то, двести лет тому назад, сидел на столе знаменитый князь Василько Ростиславич, злодейски ослеплённый недругами в стольном Киеве. Камни напоминали о тех горестных событиях, о междоусобных бранях, о пролитой всуе русской крови, о древних богатырях, о нашествиях алчных иноземцев.

Всё здесь дышало стариной — и круто обрывающийся к реке песчаный склон, сейчас ещё сплошь укутанный снегом, и башни-повалуши с выщербленными местами камнями, и заборол с мощными зубцами, в которые не один раз врезались смертоносные стрелы.

Город сильно пострадал во время нашествия Батыя, а вот рать свирепого темника Бурундая его счастливо миновала. Расположенный несколько в стороне от стольных градов Галицко-Волынской Руси, он тихо пустел в обрамлении садов и многочисленных разбросанных по холмам рощ и перелесков.