Погоня за ветром

Мирослава Варлаам признал сразу. Стан крамольного боярина облегала дощатая броня, на челе блестел начищенный булатный шелом с наносником. Чёрная борода Мирослава разметалась на ветру, рот был перекошен в диком крике, он разил направо и налево тяжёлой палицей. Двое кметей наскочили на него с боков, свалили с коня, выбили палицу из десницы. Мирослав упал в снег, попытался подняться, но снова упал, запутавшись в долгих полах надетого поверх брони плаща.

— Вяжите его! И в поруб, на цепь! — приказал Низинич. — А потом пускай князь его судит!

— Ты, Низинич?! — узнав Варлаама, злобно прохрипел Мирослав. — Вот когда свидеться довелось, вражина! Моё место, стало быть, занял! Ох, доконал ты мя!

— Какое я тебе причинил зло? — Варлаам презрительно усмехнулся. — Отказался тогда, под Новогрудком, с тобой вместе сёла грабить? Глупо это, боярин! Ох, как глупо!

— Таких вот, как ты, голяков безродных, князь на наши места ставит! — брызгая слюной, кричал Мирослав. — Сволочь ты! Грязь! Погань!

Глаза его, выпученные от бешенства, готовы были, казалось, вывалиться из орбит.

— Хватит, Мирослав! — гневно перебил его Варлаам. — Сам ты себе жизнь испортил! Жадность твоя непомерная — вот причина твоего падения!

Не слушая больше Мирославовой ругани, он отодвинулся, отошёл в сторону от пленника, которому кмети уже вязали за спиной руки. Забравшись в седло, Низинич велел трогаться.

Среди Варлаамовых людей только трое были убиты, татей же ушёл, ускакав за реку, к польской кон-границе, едва десяток, остальных безжалостно засекли саблями.

Никакой радости в душе Варлаам не ощущал, одно горькое сожаление нахлынуло на него. Вот был знатный славный боярский род. Предок Мирослава, Нажир, был правою рукой самого Мономаха, восседал в первом ряду в Думе в золотых палатах киевских, правил посольства в Венгрию, в Германию, знали и уважали его и в Регенсбурге[208], и в Эстергоме[209], и во Флоренции, и в Царьграде. Отец Мирослава бил угров в битве под Ярославом, ходил под знамёнами князя Даниила в Польшу и в Австрию. И вот у такого человека — такой сын, у великого Нажира — ничтожный потомок, в душе у которого не осталось ничего, кроме мстительности и алчного сребролюбия!

Варлаам с содроганием вспомнил страшную картину убийств на баскачьем дворе в Перемышле. Женщину, которую любил и которая отвергла его, полюбив другого, Мирослав удавил тетивой в припадке злобы! Нет оправдания этому зверству!

Во Львов Низинич отослал скорого гонца с вестью о поимке крамольника. Мирослава бросили в подземелье, в то самое, где когда-то сидел Тихон, и приставили к нему крепкую стражу.

Лев не заставил себя ждать. Уже через день в Перемышль примчался вершник с княжеской грамотой. Всего три слова было начертано на бересте: «Повесь крамольника. Лев».

«Вот так. Коротко, без лишних разговоров. Быстрое и страшное наказание за извет. “Повесь!” Что я, кат[210]?! — Варлаам сперва даже немного рассердился на князя, но потом подумал иное: — А как иначе? Зачем ждать, зачем томить его в темнице, зачем устраивать нелепое судилище? Проще сразу, как разбойника и убийцу!»

Казнь состоялась рано утром во дворе замка. Вдали за тёмной стеной леса горела багрянцем заря, было тихо, безветренно, падал пушистый снег. Варлаам смотрел на лица кметей, спокойные, сосредоточенные, заметил собравшихся возле ворот посадских (откуда только сведали о казни). Мирослав, подталкиваемый двумя стражами, растрёпанный, чёрный, с исполненным дикой ненавистью взглядом, который он то и дело бросал в сторону Низинича, шатаясь, плёлся по двору. Становилось не по себе от злобного сверкания этих волчьих глаз, от этого искажённого безумной звериной яростью лица.

Мирослав взошёл на помост. Княжеский кат набросил ему на шею петлю.

— По повеленью князя Галицкого Льва Даниловича, — возгласил Варлаам, — за лихие дела твои, за перевет, за татьбу, за убиение многих невинных, будешь ты повешен, Мирослав, как тать и разбойник!

Слова в холодном, неподвижном воздухе, в мертвенной тишине, воцарившейся на площади, прозвучали торжественно и неожиданно громко.

— Я — родовитый боярин, — прохрипел Мирослав. — Петля — для вонючей голытьбы! Вели срубить мне мечом голову!

— Какой ты боярин? — Уста Варлаама скривились в презрении. — Тогда, под Новогрудком, сорвал с тебя князь Лев золотую гривну. Или забыл уже? Разбойник ты, грабитель, тать ночной! Славный род свой опозорил ты тёмными деяниями! А для таких место одно — в петле!

Он коротко взмахнул рукой и отвернулся.

Лишь по вздоху глубокого облегчения, который прокатился по замковой площади, Низинич понял, что всё кончилось. Он скользом глянул на грузно повисшее над помостом тело, сокрушённо качнул головой и быстро взошёл по крутой лестнице в хоромы.

Сохотай и Витело стояли возле забранного слюдой окна. Варлаам догадался, что они наблюдали оттуда за казнью. Заметив Низинича, молодая женщина с вымученной улыбкой поспешила ему навстречу.

— Как хорошо, что ты казнил злого боярина! Он был там, в Бужске, когда они... — Она не договорила, внезапно расплакалась и уронила голову ему на грудь.