Погоня за ветром

— А наш воевода, Штернберг, сих татар побил под Оломоуцем! — крикнула в ответ принцесса. — Он даже хана одного, Байдара, убил. Другого же, Пэту, в плен взял.

Лев вмешался и оборвал спор женщин.

— Штернберг хоробрый был витязь, спору нет. Только, гранд принцесса моя, Чехия ваша от степей далеко, а мы — близко. И чем мунгальские набеги терпеть, лучше уж вот так. — Лев вынул из-под рубахи и показал висящую у себя на шее золотую пайцзу.

— Что это? — Елишка с любопытством взяла пайцзу в ладонь.

— Мунгальский знак власти. Тудан-Менгу прислал. Отныне на Червонной Руси без моего ведома ни один мунгал бесчинствовать не посмеет. Ибо нарушит он в таком случае вышнюю ханскую волю.

— Голова львиная. И знаки какие-то непонятные начертаны, — удивлённо отметила Елишка.

— Надпись по-арабски. Ладно, давай, спрячу пайцзу. Будем возвращаться в Теребовль. В самом деле, хладно.

Лев едва только успел усадить женщин обратно в возок, как с громким скрежетом ввалилась на вершину горы угорская карета. Из неё, как жёлуди с дуба, посыпались бароны. Показался и сам король Ласло Кун, в бархатном голубом плаще поверх стальных лат.

«На бой будто собрался, щенок!» — Лев с едва скрываемым презрением уставился на долговязую фигуру угорца, который, важно неся на длинной шее свою маленькую голову, шёл ему навстречу.

«Журавль, прикидывающийся орлом». — Лев усмехнулся.

— Князь Лев, мы должны немедленно закончить наш вчерашний спор, — объявил король.

— Разве мы спорили о чём-то? — Лев с удивлением пожал плечами. — Ты — мой гость, я позвал тебя на свадьбу.

— Довольно юлить, князь. Речь шла о свинцовых рудниках под Родно. Если ты не отдашь их мне, я пойду на тебя войной.

В глазах Куна князь заметил холодный стальной блеск.

— Но зачем нам проливать кровь наших подданных? Они не виноваты в твоём упрямстве, — продолжал угорский король. — Не лучше ли разрешить наш давний спор поединком на саблях?

«Вот урод! Глупый мальчишка! Думает, что я буду с ним биться!»

— По вашим понятиям, я — принц крови и мне не подобает, как простому ратнику, устраивать здесь всякие поединки, — зло бросил ему в ответ Лев. — Это не приличествует принцам и королям.

— Да ты просто трусишь! — воскликнул возмущённый Кун. — Я презираю тебя!

— Тогда убирайся вон! Прочь с моей земли! — Льва охватил гнев. — Дерись в своей Буде, с кем тебе угодно! С дворянами, с ишпанами[204], с мужичьём!

— Значит, война! Принц Лев, я объявляю тебе войну! — вскричал Ласло Кун.

Бароны обступили короля, стали наперебой уговаривать успокоиться, один из них подскочил ко Льву с извинениями.

— Прости, сиятельный принц, нашего безрассудного властителя. Он молод и неопытен в делах государственных. Кроме того, он вчера выпил слишком много мёда.

— Хорошо, я не держу на него зла. Но о рудниках пусть забудет, — отрезал Лев, забираясь в возок.

— Гони в Теребовль! — крикнул он вознице.

— Мне понравилось, как ты ему ответил, — тихо сказала Елишка, когда они тронулись в путь.

Сани быстро скользили по искрящемуся на солнце снегу. Воздух был свеж, чист и прозрачен. Могучие буки и грабы широко разбрасывали свои ветви. Синела внизу Гнезна. Было сказочно красиво, но Лев не замечал этой красоты — настроение его было вконец испорчено глупой выходкой Куна.

69.

На второй день трапезничали наверху. Для Льва и Феогноста накрыли, как и было велено, отдельный стол. Ели в основном рыбу, на огромном блюде с поварни принесли судаков, рядом с ними положили запечённых днестровских окуней и голавлей. Было много чёрной осетровой икры, доставленной с Чермного моря.

Лев, в нарядном жупане из голубого сукна с серебряными пуговицами и отложным воротником, в шапке с опушкой из меха желтодущатой куницы, вежливо улыбался и слушал спокойную, мерную речь старого епископа.

Феогност, облачённый в шёлковую рясу, в клобуке с окрылиями, с крестом-энколпионом[205] на груди, рассказывал о нестроениях в Константинополе.

— Заправляет ныне в Царьграде Евлогия, сестра покойного базилевса Михаила. Новый же базилевс, Андроник, всецело ей послушен. Ни о какой унии с рымским папою ныне не поминают. Покойного же базилевса инако как еретиком не именуют.

— Я слышал, святой отец, Евлогия эта — ярая приверженка православия.

— Се верно. Иоанна Векка, патриарха, кой к унии склонялся и грамоты учёные писал, с кафедры убрали. Поставили праведного Иосифа, доброго старца. На Рождество даже богослужение отменили во Святой Софии, чтоб Векка не поминать. А после, как удалился Векк в монастырь, окропили святою водою все углы и иконы в Софийском храме, и Иосифа, от болестей своих едва живого, поставили на место патриаршье. И рукоположил сей Иосиф нового митрополита русского[206], Максима, заместо почившего в бозе владыки Кирилла.

— Кирилл сей был когда-то у отца держателем печати, — со вздохом заметил Лев. — Да, уходят в мир иной души чистые. А Максим, отче, кто таков?

— Грек он. В скором времени в Киеве быть обещал.

— Ты, отче, слышал я, не только по делам Церкви ездил? — осведомился Лев.

Феогност кивнул.