Погоня за ветром

Варлаам ласково огладил Сохотай по распущенным чёрным волосам.

— Ты из-за этого меня не хочешь? — вдруг спросила сестра Маучи. — Знаю, ты отомстил, но... Ты не хочешь взять меня в жёны. Я живу около тебя, а ты не замечаешь, ничего не замечаешь... В чём я виновата? Да, я хотела... Себя убить... Не смогла.

— Что за мысли?! — ужаснулся Варлаам. — Сохотай, ты красива, тебя любой взял бы... И мне ты люба... Как сестра.

— Сестра? И только? — Мунгалка обиженно надула губку и вырвалась из его объятий.

— Подожди, не серчай. — Варлаам остановил её, ухватив за тонкое запястье, обтянутое монистами. — Вижу, ты здесь скучаешь. Я думаю... Хочу устроить тебя в свиту новой княгини, Елены-Святославы. Не для тебя такая жизнь, среди грубых воинов, в окружении стен крепостных. Там, во Львове, будут королевские приёмы, роскошные одежды, появятся добрые женихи. Всё у тебя будет славно, душа моя! Нечего тебе киснуть тут, возле меня. Ты выучилась нашей молви, ты стала православной, ты умна, хороша собой!

— Довольно! — фыркнула от негодования Сохотай. — Отселяешь, прогоняешь от себя?!

Она недовольно повела плечом, резко отвернулась от него и бросилась вверх по лестнице.

— Я забочусь о твоём будущем! — крикнул Варлаам ей вослед.

— Хорошо, я поеду во Львов! — сквозь слёзы прокричала ему в ответ Сохотай, перегнувшись через перила.

— Вот и славно, — ответил со слабой улыбкой Низинич.

Не откладывая дела в долгий ящик, он тотчас прошёл к себе в покой и принялся писать грамоту Льву.

О казнённом крамольнике на сей раз он даже не упомянул. В конце концов, с ним всё было решено. Писал Варлаам в основном о Сохотай, просил пристроить её при дворе, напоминал, что она — сестра покойного Маучи, что она может оказаться полезной для молодой, неопытной великой княгини. Указал, между прочим, и то, что Сохотай — не последняя невеста, что таких, как она, любят добры молодцы.

Гонец во Львов ускакал в тот же день. Варлаам из окна смотрел ему вслед, замечая, как клубится за конём снежная пыль. На душе было тихо, спокойно. Назавтра ждали перемышльского посадника хозяйственные заботы — сбор кормов, дани, посылка тиунов, охрана границ — и некогда будет ему больше стоять подолгу вот здесь, возле окна, некогда предаваться воспоминаниям о прошлом. Но почему-то ему хотелось, чтобы нынешняя тишина тянулась как можно дольше. Дела и заботы придут позже, а сейчас он просто стоял, смотрел и радовался нежданно наступившему покою.

В марте, когда солнечные лучи растопили снег и лёд на реках, Сохотай уехала во Львов. С ней вместе ко двору князя отбыл и отпросившийся у Варлаама Витело. И снова, как давеча, Низинич стоял возле окна, снова смотрел на дорогу, на удаляющиеся возки и скачущих обочь вершников. И снова на душе было спокойно и тихо. Он знал, чувствовал, что тишина эта — обманчива, что скоро она схлынет, что впереди ждёт его, и не только его, не одно тревожное лихолетье, но так хотелось, чтобы длилась эта тишина вечно, чтобы люди мирно жили, трудились, чтобы отдохнула Червонная Русь от войн, от крамол и ратных нахождений. И Варлаам почему-то верил, что такое время наступит.

71.

По склонам подольских холмов весело зажурчали ручьи. На улицах посада мальчуганы из соломинок и дощечек мастерили крохотные кораблики, пускали их в мутный бурный поток и гурьбой бежали вниз, наперебой крича и с восторгом наблюдая, как утлые судёнышки лихо одолевают очередной порог и несутся, подхваченные течением, в клокочущем пенном водовороте.

Снег быстро, едва не на глазах, таял, обнажалась жухлая прошлогодняя трава, грязь, конский навоз. Кое-где уже пробивались зелёные росточки, на деревьях набухали первые почки.

Лев любил по весне объезжать свой стольный город. Он медленно, важно, пустив низкорослую татарскую кобылу шагом, спускался па Подол, осматривал кузницы, скудельницы, домницы, в которых плавилась болотная руда, затем поднимался на заборол крепостной стены. Щурясь от яркого вешнего солнца, взирал на чисто вымытое, с редкой россыпью облачков, высокое небо, на мельницы-ветряки на холмах, вращающие лопасти под порывами свежего ветра, на выглядывающие из леса строения Георгиевского монастыря, на крутые овраги, меж которыми проглядывала вдали грязная узенькая Полтва.

Десницей с обрубленными перстами, которые добрая старушка-знахарка ежедень смазывала густым слоем барсучьего жира, чтоб не болели, князь любовно проводил по гладкой древесине крепостных зубцов. Жизнь текла по круженью своему, за зимой, с её буранами и метелями, наступила весна, отгремела весёлая Масленица с блинами и соломенными чучелами, пришёл Великий пост с долгими молитвами, поклонами, с солёными грибами, огурцами, капустой, чёрным хлебом.

Вот только менялись лета всё быстрей и быстрей. Не успел Лев оглянуться, а уже опять очередной год минул. Снова пахарям боронить поле, сеять рожь и пшеницу.

Глядел князь в серебряное зеркало и с горестным вздохом замечал всё новые седые власы в долгой своей «Златоустовой» бороде.