Погоня за ветром

Новоиспечённый владимиро-волынский князь Мстислав Данилович с юности отличался легкомыслием и беззаботностью. Всякое учение давалось ему просто, не так, как старшим братьям Льву и Роману. Схватывал любую мысль он налету и никогда ни над чем долго не задумывался. Получив по завещанию отца Луцк, был всем доволен, любил жёнок, добрую выпивку, а пуще всего — гонять по лесам диких зверей. Стены его покоев украшало несметное количество охотничьих трофеев. Под стать отцу выдались и сыновья, Даниил и Владимир, тоже великие любители ловов, вина и жёнок. После смерти супруги, дочери половецкого хана Тегана, князь Мстислав более так и не женился. Но бабьей ласки ему всегда хватало, и в Луцке едва не всякое лето у холопок, а то и у дочерей и жён почтенных горожан появлялись на свет подозрительно похожие на князя чада.

Хмельной с утра, в одной белой сорочке, расшитой по вороту красными узорами, Мстислав устало повалился на лавку напротив пришедшей в горницу возбуждённой Ольги, опорожнил чару холодного малинового кваса, потряс несвежей головой.

— С чем пришла, сестрица? — вопросил он, вытерев густые пшеничные усы.

— Всё пьёшь, княже, — укорила его со вздохом Ольга. — А пора бы тебе и о делах державных вспомнить.

Она обиженно поджала уста.

— О чём ты? Не уразумел. О Юрьи, что ль? Да бог с им! Пущай Берестьем володеет! Мне своего хватает!

— Как енто — пущай! Даты что, Мстиславе?! — Ольга вспыхнула от негодования, лицо её пошло красными пятнами. — Да как ты смеешь! Муж мой, князь Владимир, тебе стол завещал, а ты! Разбазариваешь, раздаёшь им собранное! — Вдовая княгиня задыхалась от возмущения. — Позволяешь, чтоб отняли у тя такой град, такую землю богатую! Не позволю я тебе! Слышишь, не позволю Владимирово дело прахом пустить! Муж мой покойный землю Волынскую холил и лелеял, яко чадо возлюбленное, градки возводил и крепил, заботушку о кажинном смерде имел! У тя ж одни ловы на уме токмо! Как не стыдно, князь!

— Что ж ты от меня хоть? — морщась, с видимым недовольством спросил её Мстислав. — Чтоб я на Юрья ратью шёл?!

Он раздражённо засопел, засверкал на Ольгу глазами-буравчиками, грозно сдвинул брови.

— Ратью?! Можно и ратью! На мой Кобрин вот тож наскочили было! Доколе терпеть? Татар призови, к Ногаю пошли! Мигом Лев и сынок его притихнут! А коли не ты, дак я, жёнка слабая, сама к татарам поеду! Всех на уши поставлю, но мужнину волость зорить не дам!

В твёрдых словах княгини слышалась решимость, в чертах полного лица сквозила непоколебимость, напоминала она сейчас огромную медведицу, готовую броситься на любого, посмевшего обидеть её детёнышей.

Мстислав, сметливый, быстрый на дела, не любящий долгих обсуждений на боярских и княжеских советах, ещё во время её последней гневной тирады понял, как следует сейчас поступить. Подумалось, что, воистину, нечего Юрию сидеть в Берестье. Разбойник он, Юрий, одно слово!

— Вот что, Ольга. Пошлю я ко Льву старого боярина свово, Павла Дионисьевича, — объявил он. — Боярин сей хитёр, увёртлив, умом сверстен. Пригрозит он Льву, что, еже Юрий из Берестья не отъедет, наведу я на Галичину татар. Вельми Лев их боится.

— Ну, хоть так. — Ольга, вся красная от волнения, откинула голову на спинку обитого парчой кресла.

Она сделала пока всё, что могла, и гневом своим подтолкнула ленивого Мстислава к решительному действию.

Сейчас ещё Ольга не знала, не догадывалась, что уже почти спасла Червонную Русь от ужасов междоусобных браней.

89.

В светлой палате Львовского дворца, украшенной майоликой[229], со свечами в семисвечниках на стенах, с подвешенными к высокому потолку на цепях хоросами, проходил совет «набольших» мужей Галицкой земли.

Князь Лев, сумрачно супясь, переводил взгляд с одного боярина на другого. Руки его крепко стискивали резные подлокотники стольца. На голове старого князя, переливаясь разноцветьем каменьев, сверкала золотая корона. Хламида из тяжёлого ромейского аксамита, надеваемая, как правило, в торжественных случаях, облегала его стан. Рынды в красных, шитых золотыми нитями кафтанах, с бердышами за плечами грозно застыли у князя за спиной. Бояре, тоже разодетые в дорогие одежды, в камке и парче, в мехах и дорогом сукне, сидели в несколько рядов по обе стороны от стольца.

Говорил Мстиславов посланник, Павел Дионисьевич. Это был дряхлый древний старик, с узкой и длинной белой бородой, со сморщенным скуластым тёмно-коричневым лицом. При ходьбе он опирался на деревянный посох, а когда говорил, сильно щурил подслеповатые слезящиеся тускло-серые глаза.

— Послал сказать тебе, княже, брат твой Мстислав, глухо хрипел Павел. — Выведи сына своего Юрья из Берестья. Не по праву занял он сей град на Буге-реке.

— Передай: это Юрьевы дела, пусть к нему и шлёт, — усталым голосом отвечал Лев.