Поговорим о странностях любви

Мой отец тебе понравился бы. И ты ему тоже. Ты замечательно умеешь слушать. А он здорово умел рассказывать. Я вырос на легендах о докторе Лузерсе, был такой коллега у отца. Его обожали истеричные дамочки, которым вечно казалось, что они вот-вот задохнутся. Они прибегали с криком (отец очень смешно копировал их): «Доктор, скорее! Что-то застряло в горле! Наверно, это виноградная кожица…» Лузерс долго доставал из саквояжа свой инструментарий, долго мыл руки, потом нырял в открытый рот, а другой рукой незаметно вынимал из жилетного кармана кожицу от винограда: «Вот она!» У него всегда были с собой комплекты на все случаи жизни: косточки от рыбы, ореховая скорлупа и т. д. Если визитов оказывалось больше, чем он мог успеть, Лузерс посылал помощника, молодого меланхоличного парня. Когда тот возвращался, ему устраивался подробный допрос: где был, что успел. «Ну, сделал прокол, ну, откачал гной…» — «И все?! Идиот! Ты не выгнал из дому всех родственников больного? Не послал их, чтобы они перекрыли уличное движение на пять кварталов вокруг дома? Не потребовал, чтобы они опустили все шторы и зажгли все люстры? Кто же без этого оценит твой труд?! Кретин!» Но больше всего этот Лузерс любил вечерние вызовы. Стоило постучаться в его дверь в поздний час, как он тут же ложился в постель с компрессом. Жена отвечала, что доктор тяжело болен. Он, так и быть, посоветует, но пойти… С кряхтением и стонами Лузерс выслушивал посетителя, а сам одним глазом поглядывал на него, определяя кредитоспособность. Если осмотр обнадеживал, он, демонстрируя величайшие страдания, поднимался с постели и плелся к больному. Разумеется, за двойной гонорар.

Вот кого бы Надюшке в напарники! Собственно, ее тактика не хуже. Если ее приглашают на частный визит, обычно она является дня через два: занята, мол, до предела. Сразу отменяет все назначения, сделанные до нее, и прописывает самое дефицитное лекарство. Пока его добывают, пока начинают вводить, глядишь, организм берет свое, и — о чудо! — дело идет на лад. Стоит ли удивляться тому, что после каждого приема в ее столе остаются сложенные вдвое конверты из-под гонорара. Остальное — духи, конфеты, хрусталь и т. д. — Надюшка потихоньку перепродает в соседних отделениях через сестер. Торговый дом «Надька и К°». Ее тезис: «Больные дают мне то, что недоплачивает государство». Поспорь с ней, если у самого кругом-бегом едва выходит полтораста рублей… А все равно тошно.

Иногда ловлю себя на мысли, что Надежда мне нужна как бы для самоутверждения: по принципу «от противного». Если человек, который мне неприятен, делает то-то и то-то, я автоматически, из духа противоречия, буду делать наоборот.

Требовать ли от всех по максимуму? Вот Надюшка, например, умеет, если захочет, выхаживать послеоперационных больных. А у нас это половина дела. Из нее вышла бы отличная медсестра, не то что наша (зачеркнуто) наши девицы-сестрицы.

Но возьми, например, Пашу. В своем деле он, пожалуй, не слабее, чем полковник Котя в ухо-горло-носе. Но тот прооперировал, сел в машину и уехал. Ну, позвонит из дому, если больной внушает опасения. А Пашка — он с ними нежнее любимой женщины! В нашем отделении хоть больные тихие. Его же пациенты орут после операции еще неделю. И Паша все время при них: выхаживает, утешает, рассказывает, как однажды ему самому якобы удалили опухоль прямой кишки…

Как-то, когда мы сидели в «Солнечном», он сформулировал свой принцип: нельзя рассчитывать ни на окончательный успех, ни на благодарность больных. Даже на понимание окружающих. Делать все что можешь и как понимаешь, проигрывать и все-таки делать снова и снова — как бы для собственного удовольствия или удовлетворения. Паша вырос в детдоме и умеет держаться до конца. На левой руке у него татуировка: «Не проси. Не верь. Не бойся». Так он и делает. Человек-танк.

Но иногда и он срывается и гуляет по-черному. Кто его осудит? По крайней мере, не я. За все приходится в жизни платить — это его способ. Лучше чем в том черном анекдоте. Прибегает в поликлинику человек: «Доктор, у меня в сердце нож!» Тот отвечает: «Сочувствую, но сейчас без пяти шесть и у меня прием закончен». — «Что же делать? У меня ведь нож в сердце!» «Ладно, — говорит врач, — поможем». Вытаскивает нож из сердца, вонзает ему в глаз и говорит: «Идите к окулисту, он принимает до семи».

А пока весна, все прозрачно, что-то жужжит и пахнет, на твоей фотографии вдруг явственно обозначились веснушки — жить можно!

Твой С.

* * *

Дорогая!

Когда отдельные лица и целые организации уговорят, наконец, Всевышнего забрать тебя отсюда, ты пойдешь оформляться в рай. Но на КПП дежурные херувимы наставят на тебя свои арфы и гаркнут:

— Не велено пускать!

— Я никому не делала зла! — возмутишься ты.

— Никому? — прищурится старший херувим.

Ты постоишь, разглядывая свои босоножки («При входе отберут. Лучше бы соседке оставила»), и вдруг вспылишь:

— Выкладывайте, в чем дело, или пойду в ад!

Они переглянутся. Херувим-первогодок кашлянет:

— Слышь, ты, заблудшая… Шибкий грех значится за тобой.

— Да скажите толком! — взмолишься ты.