Поговорим о странностях любви

Поехал на кладбище и я. Могилу нашел с трудом, все вокруг уже застроено памятниками и оградами. На фотографии Лидочка веселая, совсем как в первый раз, когда попала к нам. «Висюкан упадет — хрюхрюкан подберет…» Идешь вдоль ограды, кажется, что провожает тебя глазами. Неподалеку сидел старик, стриженный ежиком. Говорят, у него когда-то-пропал без вести сын-моряк, теперь он каждый раз приходит к другой могиле. Памяти нужна хоть какая-нибудь зацепка, точка приложения. Старик сидел на выцветшем складном стульчике, было солнечно и безветренно, на кончике его желтого носа висела и никак не могла упасть прозрачная капля. Какой он был живой среди памятников!

Я вернулся в больницу и попросил оставить Сережу мне. И не жалею, хотя намучился с ним изрядно. Котя предлагал помочь, но я выпутался сам. Гильзочка лежит у меня на столе. Я загадал: все кончится хорошо — ты полюбишь меня. И теперь тебе некуда деться!

Твой Красовский

* * *

Вот ты как!

В кои-то веки прислала ласковое письмо, и сразу опровержение! Ледяной тон, чуть не на «Вы». Что с тобой, плохое настроение? Или я тебя чем-то обидел? Чуть что, ты срываешь на мне злость. Только что была нежна, и вот…

Кто-нибудь рискнет утверждать, что ты его любишь, — пусть укажет время с точностью до секунды, ибо в следующий миг все разом может перемениться. Ты выскальзываешь из нежности, как из надоевшего платья, а догони, схвати за рукав, с твоего лица глянут вежливо-удивленные глаза чужой, спокойной женщины.

Если мы когда-нибудь поженимся, придется напоминать тебе об этом в письменной форме. Скажем, нашивками на рукаве: «супруг», «супружница», «наши дети». Наглядно и доходчиво. На эту мысль меня навела консультация в детсаду для глухонемых детей. Они еще толком не знают названий самых простых вещей, поэтому на окне у них висит табличка «окно», на вешалке — «вешалка», на аквариуме — «рыбки» и так далее. У некоторых детей сохранились остатки слуха. Между собой они прекрасно объясняются, могут и танцевать (чувствуют колебания пола), но стоит появиться среди них обычному ребенку, как сразу видишь эту вымученность и неестественность. Так и мы с тобой.

Ты пишешь: «Была бы я свободна, другой разговор». Ванда, это самообман! По тому, как ты всячески отдаляешь свое освобождение, я вижу: не хочешь решать всерьез. Тебя все еще терзают сомнения: «не загублю ли бедного юношу», так? В самом начале нашего знакомства тебя еще можно было понять. Но сейчас, сейчас-то что медлить?!

Раньше я подсмеивался над постоянным маминым ожиданием неприятностей. Когда они, наконец, случались, она вздыхала с облегчением: «Всё! Больше бояться нечего». Как я ее теперь понимаю! Быть в непрерывной готовности к потере, балансировать между надеждой и крахом, между смутными проблесками нежности и долгими полосами твоего равнодушия, жить под угрозой в любой момент лишиться твоего подданства, остаться в отсутствии тебя — если бы ты знала, что это такое!

Может, ты знаешь? Вдруг тебе, пусть бессознательно, нравится эта зыбкость? Благодаря ей ты всегда остаешься хозяйкой положения. Что это: кокетство, ветреность? Тихий, с ленцой, азарт: сколько он (то бишь я) еще выдержит? И впрямь забавно: ежедневно бегает на почту, ждет письма, и в то же время боится его, такой беспомощный перед каждым твоим желанием или нежеланием…

— Бедняжка! Пристрелить, чтоб не мучился?

Спасибо, мы уж как-нибудь сами. Застрелимся в рассрочку, чтоб не так больно: чуть-чуть сегодня, чуть-чуть завтра…

Я, наверное, слишком жалею себя. И вообще плохой человек. Но зачем делать меня еще и несчастным? Только ради принципа: «Там, где нет любви, остается лишь одна справедливость». Что мне с ней делать, если я (зачеркнуто). Ладно. Будь.

С.

* * *

Господи, опять ты об этом!

Не знаю, что со мной случится через год, а ты заглядываешь вперед на две пятилетки! Если кто-то из нас и сбежит, то уж никак не я. Ставлю свой ортопедический ботинок против твоего обручального кольца — символы твоей и моей несвободы. Сколько бы ты ни расписывала ваши семейные идиллии, я хорошо запомнил твою фразу о муже: «Ему повезло, что случилась авария и его отдавали под суд». Отдавали, да не отдали. А ты так с ним и осталась, как жена лжедекабриста; поехала в Сибирь, а муж там уже исправником.

Прикажешь и мне попасть в какую-нибудь беду? Ради тебя — с удовольствием! Но даже разжалобив тебя своими горестями, как я уже не раз пытался сделать, не стану ли я еще одним мужем-обузой? Наверно, в тебе борется российский фатализм деда со своенравием польской бабки. Что бы ни брало верх, я неизменно в проигрыше. Плюнь же на свои подсчеты и прогнозы. Давай просто жить друг для друга.