Поговорим о странностях любви

Это уже почти надпись на семейной чашке! Не приобрести ли к ней чашку? Пора уже обзаводиться домашним хозяйством, а ты вдруг стала стращать: «Ты не представляешь, какая я старая! И какой ведьмой я буду потом…» Будешь? Так обращаться с человеком способна только профессиональная, хорошо подготовленная ведьма! Что касается твоего умопомрачительного возраста, то я всегда испытывал почтение к древности. Милая ты моя, милая, никогда ты не состаришься! А я так и помру седым суетливым пацаном. И тебе еще придется сажать на моей могиле цветы. А то и помидоры. Будущий покойник очень их любил.

Лучше я тебе сон расскажу. Дело происходит как будто в древнегреческой крепости (помнишь, я ездил туда в командировку, когда ты отлеживалась после операции). Мы с тобой медленно идем по берегу лимана. Он застыл и слегка подрагивает. Ты объясняешь, что это холодец, и беспокоишься, поспеет ли он к приходу гостей. Я отрезаю скальпелем кусок лимана, в нем трепыхаются какие-то рыбки, креветки. Ты мне подмигиваешь: «Фирменное блюдо!» Идешь по воде, она застывает за тобой. Хочу догнать тебя и не могу: нога будто чугунная. От противоположного берега отделяются какие-то розовые шары и плывут к тебе. Кричу — ты не слышишь. Они все ближе. Я вижу, что это большие розовые торшеры. Наверно, упали с проходящего теплохода, думаю я. Правдоподобие этой мысли убеждает меня в том, что дело происходит во сне. Торшеры протягивают к тебе свои оголенные провода, как щупальца. Ты, наконец, замечаешь их, но бежать уже поздно. Я спешу к тебе, студенистая масса лимана не пускает меня, давит. Вскакиваю… и вижу подлеца Азазелло, который сидит на одеяле и месит лапами мою грудь.

Рассуди: можно ли оставлять человека наедине с такими снами? Приезжай скорее! Сиди по утрам на кухне, неторопливо кури и толкуй мне сны. А я великодушно позволю тебе смотреть их.

Целую.

Победитель торшеров

С.

* * *

Вандочка, здравствуй!

Уехал, чтобы вернуться и застать дома твое письмо. Невмоготу ждать его, сидючи на месте. Взял отгулы и устроился судовым врачом в морской круиз. Кстати, Надюшка помогла — через старпома, жене которого она исправляла носовую перегородку.

Плывем, распугивая медуз музыкой и отбивая у дельфинов желание контактировать с людьми. У людей к ним тоже нет интереса. Такое впечатление, что минут через двадцать наступит конец света и каждый должен успеть доесть, дотанцевать. Над ночным баром вот-вот вспыхнет неоновое табло: «Уважаемые пассажиры! Мене, текел, фарес!» Кажется, я начинаю понимать бабушку Марины-довостребования. А солнце такое мягкое, словно бы извиняется за свои летние жестокости. Линии гор сглажены, размыты, неустойчивы; дунь ветер чуть посильнее, и все облетит, осыпется, медленно, бесшумно осядет. Эта красота слишком просторна для меня одного, она болтается на мне и хлопает по ногам. Тянет оглянуться на тебя: посмотри, до чего здорово! Уж не приехать ли нам сюда вдвоем? Молчу. Ты запретила строить планы и искушать судьбу. А как хочется — сил нет!

После расставания накатывает «фантом ампутированных», знаешь, когда нога отрезана, а она все болит и болит. Вот и у меня полная иллюзия, что ты где-то рядом. Стоит отвинтить колпачок бритвенного крема, как ты тотчас возникаешь за спиной, и чудится, что сейчас мы снова будем толкаться возле умывальника, поочередно втискивая в узкое зеркало то мою намыленную щеку, то твой перемазанный помадой рот. А за обедом вот-вот приподнимется край скатерти, и оттуда с видом низложенного Людовика выползет Азазелло…

В Ялте от нечего делать зашел на переговорный пункт. Там стоят междугородные автоматы, есть выход чуть не на все города страны, кроме, конечно, твоего. Наменял монет и давай звонить по алфавиту. В Архангельске, Астрахани, Белгороде, Волгограде и прочих пунктах твой номер не отвечал. Затаилась! Но где-то, кажется, это был Новокузнецк, я тебя все-таки застукал. Сонный мужской голос ничуть не удивился, а только спросил, срочно ли ты нужна. Если да, то он тебя разбудит. Потом я сообразил, что у них, то есть у вас, была уже ночь. Будить я не решился: ей ли, тебе ли — что мне сказать? Вы все это знаете заранее. Да, но что ты делала в столь поздний час в Новокузнецке? Или то была ты прошлая? Будущая? Значит, сонный мужской голос — мой?!

Работы здесь почти никакой. Только ангина у мальца, Сережкиного ровесника. Его мать чем-то напомнила мне тебя. Но слишком уж решительная, пожалуй, даже грубоватая. Заканчивая возиться с пацаном, я подумал: вот, должно быть, особа, которая не склонна к сантиментам и не рождает таких желаний в других. Как бы не так! Когда они сошли на берег, я обнаружил книжку, которую она забыла. Суровая женщина читала Джейн Остин, «Гордость и предубеждение».

Вдобавок в книжке оказалось письмо ее мужа (или возлюбленного?), который, судя по первым строчкам (дальше я, естественно, не полез), уехал в археологическую экспедицию, потому что она его не любит. И даже стихи: