Погребенные

Саймон переменился в лице. Эти нападки, хлесткая издевка ее слов застали его врасплох, они так не вязались с мягким характером Андреа. Словно за ночь она стала другим человеком. Это ужасало больше всего: женщина перед ним была вовсе не Андреа.

— Что здесь произошло? — он шагнул в комнату.

— А ничего. Было чертовски скучно, и я уснула. Что в этом такого? — она грациозно поднялась с кушетки и прошла мимо него на кухню, покачивая бедрами. Вновь повеяло резким запахом, словно каким-то тошнотворным снадобьем. Догадка вызывала дурноту. — Я сварила кофе. На полке холодные тосты. Масло и мармелад в кладовке в шкафу.

Она озлоблена. Хочешь, приготовь сам себе завтрак, не хочешь — ходи голодный. Вот так же вела себя Джули в последние дни их совместной жизни. Внутри у Саймона все оборвалось, он машинально прошел на кухню вслед за ней. Андреа возилась в мойке, уставившись в окно, словно завороженная видом цветущей клумбы в дальнем углу сада.

— Еще раз прошу тебя, — он облизал пересохшие губы, скажи, что случилось ночью?

— Я беременна, — ответила она со злорадным торжеством.

— Нет! Это невозможно, ведь…

— Ну, опять понес чепуху, что я не могу забеременеть, потому что ты усох после своей замечательной операции, — ее гримаса отражалась в оконном стекле, рука нащупывала что-то в грязной воде. — Ты идиот, Рэнкин! До тебя еще не доперло, что в Англии тысячи, миллионы настоящих, здоровых мужиков, готовых удовлетворить бабу, когда ей приспичит?

— Глупости, — он заметил, как Андреа напряглась, сжимая что-то в воде. — Это просто нервный срыв, тебе слишком многое пришлось пережить.

— Ночью приходил мужчина, — она расхохоталась, откинув голову, но этот смех больше напоминал звериный рык. — Я ему дала, и он меня трахнул лучше, чем кто-либо за всю мою жизнь. И я теперь беременна, я знаю.

Саймон подавленно молчал. Он понял: все так и было, они достали Андреа этим способом. Самое уязвимое в женщине — секс и материнский инстинкт. Многому он мог противостоять, но не этому. И они держали его у шахт, пока не закончили свое гнусное дело. Теперь она отречется от Бога самыми мерзкими и кощунственными словами, какие только выговорит язык.

— Наверно, у меня были не все дома, что я связалась с гребаным святошей, — продолжала она. — С заштатной церковной крысой! Он, видите, ли, хочет, чтобы женщина всю ночь торчала посреди мазни на полу, а сам уходит помолиться. Или ползет тайком к какой-нибудь сифилитичке, паршивый ханжа. Думаешь, я в самом деле верю в твоего боженьку, а, Рэнкин? Я тебе вот что скажу, чтоб тебя пробрало до самого твоего стерильного нутра. Я атеистка! Я не верю в бога. Теперь дошло?

Все было рассчитано на то, чтобы ошеломить его, застать врасплох. В большинстве случаев расчет был бы верен, но с Саймоном этот номер не удался. Опытный экзорцист, закаленный в борьбе со злом, вовремя заметил в стекле отражение острого, как бритва, кухонного ножа, выхваченного из мойки. Истошно вопя, Андреа замахнулась.

— Ты, вонючий церковный козел!

Он молниеносно увернулся, перехватил ее запястье и стиснул изо всей силы. Андреа завизжала и разжала пальцы, нож ударился о кафельный пол и завертелся волчком.

С воплем "Ублюдок!" она пнула его в голень, но удар босой ногой не причинил ему особого вреда. Они сцепились; Андреа боролась с нечеловеческой яростью, как волчица, сражающаяся за жизнь. Ощеренный рот извергал проклятья; один раз она чуть не вцепилась Саймону зубами в горло, но он успел увернуться. Наконец ему удалось скрутить ей руки за спиной и распластать на истертой сосновой столешнице. Вопли Андреа перешли в невнятное бульканье, на губах выступила пена. Но она еще сопротивлялась, не желая сдаваться.

— Бедняжка, — ему больно было так обращаться с ней, но это был единственный способ.

— Убери руки, грязный ублюдок!

Саймон не обращал внимания на брань. Сжав ее запястья, свободной рукой дотянулся до буфета и нашарил моток веревки. Кое-как связал руки, после этого ноги были уже сравнительно легкой задачей. Лежа на полу, она не сводила с него горящих ненавистью глаз.

— Я вызову полицию!

— Пожалуйста, дорогая, — он бледно улыбнулся, — если, конечно, потом твое отношение ко мне не изменится.

Не слушая проклятий, он приступил к задуманному. Принес из комнаты потир, вновь наполнил водой и освятил ее. Андреа выкрикивала богохульства, но теперь ее слова были бессильны. Он запер дверь и вернулся.

— Будет больно, — в его голосе слышались слезы, — но с Божьей помощью я изгоню из тебя демона и мы снова будем вместе.

— Хрен тебе, — она извивалась, когда он встал над нею на колени, словно собираясь делать искусственное дыхание. — Я не верю в бога, и не поможет твое индюшачье кулдыканье! Я была с ним и рожу ему ребенка! И ничего ты не сделаешь!