Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

А сегодни уж и четверг; лучше нет, а почти хуже, течет больше, и некоторая боль. Я надеялся, что уж к этому времени ничего и не будет. О! дай Бог, чтобы я, здоровый, почаще воспоминал мое теперешнее состояние. Телом слаб и отяжелел, потому что беспрестанно пью молоко и декокт; душа в унынии и в беспрестанной заботливости. Скоро ли все кончится? Скоро ли дыхание светлой весны будет укреплять меня, скоро ли душа моя будет отвечать радостной слезою на райскую улыбку природы! Скоро ли весна расцветет в душе моей? <…>

Когда натура озарится взором твоим, Богиня тихой радости, ты, извлекающая из глаз наших блаженные слезы восторга и умиления, когда хоры беспечных певцов прославят приход твой благословенный, и реки с шумом разольются в твоих объятиях, и рощи и луга зазеленеют и позлатятся солнцем, и все представит образ торжества и радости, ужели я один буду в унынии смотреть на все?

Нет! и я с растроганным сердцем принесу тебе в дар мои слезы, и они усладят мою горесть (271: 51–51 об.).

Автор дневника ищет примирения с Божественным миропорядком, но не уверен, что такое примирение для него доступно. Слезы оказываются способны только «усладить горесть» падшего грешника, издали созерцающего оставленный им рай.

Летом 1799 года, возвращаясь из Симбирска в Москву, Тургенев набрасывал в записной книжке размышления о «Разбойниках» Шиллера и настроении Карла Моора, «когда он смотрит на заходящее солнце, на улыбающуюся вокруг него природу в те самые минуты, когда фурии терзают его сердце и когда он прошедшего ничем уже поправить не может» (276: 27 об.; см.: Зорин 1996: 21–23). В пору невинности одиночество изгнанника посреди расцветающей природы привлекало Андрея Ивановича как признак избранничества. Теперь он чувствовал, что сам перешел рубеж, и был готов уподобить себя преступному герою Шиллера. Заболев, он перечитывал «Разбойников» с тою же степенью «личной вовлеченности», с какой прежде «фельетировал» «Коварство и любовь» и сравнивал свои переживания с чувствами Карла Моора, чтобы проверить, насколько его собственные переживания соответствуют образцу.

Как и для героя Шиллера, биографической проекцией утраченного блаженства служили для Тургенева воспоминания о собственных детских годах. Для дворянского юноши представление о чистоте, невинности и единстве с природой было неразрывно связано с идеализированным образом семейной усадьбы. Этот топос настолько гармонично вписывался в мифологию потерянного рая, что докторскому сыну Шиллеру было необходимо сделать героя «Разбойников» наследником родового поместья (о разрыве с домом как ключевой теме трагедии см.: Michelsen 1979: 65–107).

Юнгов остров в саду Лопухина в усадьбе Савинское

Андрей Иванович пытался определить в дневнике сущность «разбойнического чувства» 30 января 1800 года, через десять дней после своего первого сексуального опыта, но еще до появления симптомов болезни. Тогда же он указал на предмет, который может быть для него особенно «усладительным, сильно действующим на сердце» и на непосредственный источник столь привлекательной для него эмоциональной матрицы: