Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

что он безвинно посажен в дом сумасшедших, где в жестокие морозы купали его холодной водой, тирански мучали его прикладываньем шпанских мух и пр.; жаловался на полицеймейстера Эртеля, на директора университетского И. П. Тургенева за то, что не защитили его, превозносил похвалами Андрея Ивановича. И все это говорил с таким чувством, с таким красноречием что всех нас растрогал до слез. Ежели он поврежден в уме, то слишком виден ум и острота. Все заключали что он не безумный, но я оставался под сомнением и после узнал его историю от А. И. Тургенева. Он был из лучших учеников университета и, быв учителем в каком-то частном доме, действительно помешался в уме (Де Пуле 1875: 129–130).

Тургенев хорошо знал Дьяконова и его историю. Для того чтобы испытывать зависть к страданиям безумца, вызывающим в памяти сегодняшнего читателя «Записки сумасшедшего», надо было не только быть уверенным, что душевная болезнь является признаком гениальности, но и готовым пожертвовать ради гениальности собственным рассудком.

В конце января 1802 года Андрей Иванович посетил в Петербурге концерт итальянской певицы Маржолетти, на котором присутствовал знаменитый скрипач-виртуоз и композитор Антон Фердинанд Диц (Тиц). По ходившим вокруг него легендам, он уехал из родного Нюрнберга в Вену из-за несчастной любви, пользовался покровительством Глюка и обучил блестяще играть на скрипке наследника престола (в 1802 году уже императора) Александра Павловича.

В конце 1790-х годов Диц, как писал его биограф, «со всей пылкостью молодости» полюбил женщину, которая была для него недоступна. «Нещастная страсть довершила в нем расстройство всех умственных способностей и он, наконец, совершенно помешался» (Мельгунов 1842: 13–14)[129]. То ли в силу болезни, то ли дав обет молчания, музыкант вообще перестал разговаривать с кем-либо, но при этом не прекращал выступать с концертами. Ему посвящали стихи Дмитриев (Дмитриев 1967: 334) и Державин, писавший, что скрипача вдохновляют «вкуса Бог, безмолвье и любовь» (Державин 1866: 375).

По-видимому, Андрею Ивановичу не довелось самому услышать игру Дица, но даже простая встреча с музыкантом стала для него глубоким потрясением:

Видел сумасшедшего Дица! Сумасшедшего! Что такое сумасшествие! Может быть, сумасшествие человека делает торжество артиста. Что ж ето? Разберите, психологи! Это достойно, очень достойно внимания! Нет, можно ли сметь называть ето сумасшествием, когда от тех же причин, вероятно, он величайший человек в музыке. Его сумасшествие есть созерцание совершенства гармонии, его сумасшествие выше ума умных, разсудительных людей. Я рад, что здесь заметил эту мысль, буду на ней останавливаться (ВЗ: 118).

Концепция поэтического безумия, позволяющего творцу созерцать божественную гармонию, была хорошо знакома Тургеневу. Еще в конце августа 1800 года он выписал в дневник строфу XV песни XVI «Освобожденного Иерусалима» Тассо по-итальянски[130] и добавил: «Это написал тот поэт, которого с таким искусством, с такою тонкостию изобразил автор „Вертера“. Прекрасные стихи» (271: 65 об.). Торквато Тассо, выведенный на сцену в одноименной трагедии Гете, терзается от ощущения бесконечной враждебности мира, подозревая самых близких людей в коварстве и интригах. Драма его безумия оказывается тем нагляднее, что все окружающие ценят его дар и искренне пытаются облегчить его страдания. Одной из причин помешательства поэта, как у скрипача Дица, становится страсть к «предмету, который был для него недоступен» – сестре герцога Феррарского Леоноре д’Эсте. В душе Леонора отвечает поэту взаимностью, но не может открыть своего чувства, из-за чего выглядит в его глазах обманщицей и соблазнительницей.