Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

записал он в дневнике 29 апреля (ВЗ: 126). Тургенев говорит здесь о двух «любезнейших» для него предметах, но Екатерина Михайловна была далеко и не слишком волновала его воображение. Самым главным делом и критерием значимости собственной личности оставалась для него поэзия. Отказаться от нее значило «умереть духом» и приобрести «сходство с д<ерьмом>». Он отталкивал от себя мысли об обязательствах перед девушкой, чтобы они не мешали ему предаваться творчеству.

Вернувшись из Вены, Тургенев еще застал в Петербурге родителей, брата и Андрея Кайсарова, которые оставались в столице до пасхального воскресенья, приходившегося на 20 апреля. После их отъезда с Андреем Ивановичем «сделалась благоприятная перемена». Он вновь «принимается за свои упражнения и чем больше трудится, тем больше находит удовольствия» (Там же, 125). Ни раньше, ни позже он не работал с такой интенсивностью. За неделю он завершил «Элегию», параллельно начав прозаический перевод шекспировского «Макбета», и примерно за три недели начерно перевел всю трагедию.

Как следует из письма Андрея Кайсарова, на следующий день после возвращения в Москву «Александр Иванович поехал к Соковниным» (50: 134). Тургенев-младший сразу же поспешил увидеть и попытаться утешить Анну Михайловну. Еще в феврале он писал из Петербурга Жуковскому:

А<нна> М<ихайловна>, кажется не очень весела; ах, брат, как мне жаль ее; но что ж делать, она должна находить утешение в своем добром и невинном сердце. Я бы отдал всю радость, все удовольствия жизни моей, и настоящие, если есть, и будущие, только чтобы она была спокойнее и довольнее своей судьбою (РГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. № 115. Л. 21–22 об.).

Кайсаров был всецело занят личными делами своего друга и тезки и по-прежнему оставался убежден, что тот тоскует в разлуке с невестой:

Верно будут о тебе разговоры. Желал бы теперь вкрасться в мысли К<атерины> М<ихайловны> и узнать, что она об тебе думает, чтоб описать тебе это и следовательно поразвеселить тебя. Право, я бы не поверил глазам своим, когда бы увидел тебя женатаго на ней, так мне этаго хочется! Не знаю, ребячусь ли я, только мне и мысль эта так приятна, что я прыгаю, когда замечтаюсь слишком об ней. А маленькие Андреичи! Славно! Я был бы их пестуном. Вижу, что ты хочешь сказать мне дурака; но я не сержусь и все останусь в этих мыслях. Ознакомься и ты с этою мыслию она и тебе понравится; По крайней мере я от нее в восхищении (50: 134–134 об.).

Против ожиданий Андрей Иванович совсем не захотел сказать Кайсарову «дурака». Он отвечал, что хотел бы «осчастливить некогда судьбу бедных жертв», то есть подтверждал свое намерение жениться на Екатерине Михайловне. В этом, впрочем, не было ничего нового. Куда неожиданнее была запись, сделанная им в дневнике 5 мая:

Теперь вдруг пришел я в какой-то восторг, вздумав о К<атерине> М<ихайловне>! Вдруг бы желал написать страстные, нежные стихи! Для чего не петь мне любви моей в ети щастливые минуты? Может быть, я сам не зная, люблю ее (ВЗ: 127).

Это переживание явно выбивается из эмоциональных матриц, которыми Тургенев жил все предшествующие годы. И Сен-Пре, и Карл Моор, и Вертер, и Торквато Тассо всегда точно знали, кого они любят. Однако вероятно, что этот поворот душевной жизни Андрея Ивановича был связан с его новым литературным замыслом, ставшим для него проверкой подлинности его поэтического дара и чувствительности его сердца.