Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Душа моя в сии минуты исполнена горести, и я не рад своему существованию. О, как спокойно ничтожество и как иногда не желать его! Брат! Все прошедшее, давное и недавное, смешалось вместе в голове моей и живо мне представилось. Тронутая душа моя стремится в него, о, как оно интересно со всеми своими радостями и горестями, с тем временем и теми днями, которые видели меня младенцем! Тихие, блаженные дни! Укройте меня от настоящего и от будущего. Вас нет, вас и никогда не будет (ЖРК: 418).

На следующий день Андрей Иванович дословно переписал весь этот пассаж в дневник (1239: 49–49 об.). Он был уверен, что Жуковский, переводивший вместе с ним роман Гете, расслышит здесь вертеровскую тему, но хотел сохранить ее и в дневнике. Сравнивая себя с любимым героем, он мог найти относительные аналогии только в описании душевного состояния Вертера непосредственно перед самоубийством.

Стремясь строем личности походить на Вертера, Тургенев одновременно не мог забыть, что его собственная любовная коллизия уподобляет его скорее Абеляру. Он не соответствовал идеалам и ценностям, которыми продолжал жить. Накануне «Нового года по новому стилю», то есть за двенадцать дней до российского Нового года (дата в дневнике подчеркнута), Тургенев получил письмо от Екатерины Соковниной. На этот раз он не решился обозначить ее в дневнике даже инициалами К.М., как это делал обычно, и заменил имя отточием:

Ах! Сегодни еще получил письмо от … Читал его несколько раз; и от того она ожила в моем сердце, но достоин ли я любви ее? Все та же душа простая, невинная, возвышенная (1239: 45).

Сомнения Андрея Ивановича были лишь отчасти связаны с его неверностью. Складывается впечатление, что он чувствовал бы себя более достойным любви Екатерины Михайловны, если бы сумел испытать подлинную страсть к ее сопернице. Отношения с двумя женщинами, с одной из которых он был связан самыми серьезными обязательствами, а с другой встречался едва ли не ежедневно, только подтверждали его автоконцепцию. Тургенев видел здесь проявление тех же «бесчувственности и холодности души», которые не давали ему перевести эпистолу Поупа.

11 января 1803 года Андрей Иванович очередной раз отметил в дневнике, что «принялся за Элоизу, но ничего не сделал». Затем, сообщив, что двое его товарищей по службе Григорий Гагарин и Константин Булгаков получили штатные места при посольстве, он предался размышлениям о настоящем и будущем:

Естьли и до меня дойдет, то не много выгоды здесь перед Петерб<ургом>, и одна только Тир<ольша>, может быть, тогда и делала перевес, но большой перевес. Как, побежавши с горы, на половине остановиться. Ах! легче не начинать бежать. Вчера и нынче я сочинял в мыслях письмо, которое написать к ней в случае нашей разлуки. – Где различие между слабостью и пороком? (Там же, 52–52 об.)

На протяжении недели после этого Тургенев делил свое свободное время между переводом из «Элоизы» и любовными свиданиями. 18 января он посетил баронессу и «принес два раза жертву чувственной Венере» (Там же, 55 об.), а потом ночью сидел за переводом.

19 января после очередного ужина с Тирольшей и ее мужем Андрей Иванович записал, что ему «гораздо более хочется ехать в Петербург, нежели оставаться в Вене», и, несмотря на отсутствие успехов в переводе, заметил в себе «больше бодрости», «охоты» к труду и «желания успеха» (Там же, 55 об. – 56). На следующий день он даже проснулся «против обыкновения не с унылыми мыслями», а после службы вновь отправился к Тирольше, где провел время «довольно приятно» (Там же, 56). Между тем его судьба была уже решена.