Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Тетрадь, привезенная из Вены, была заполнена менее чем наполовину, но, вернувшись в Петербург, Тургенев, обычно экономивший бумагу, почти бросает ее и возвращается к дневнику, куда он некогда переписывал письма от Екатерины Михайловны. Он вернулся к прежней жизни, а месяцы заграничной поездки стали для него миновавшей и завершенной эпохой. В этом дневнике он делает только еще несколько записей ностальгического характера. «Сколько здесь жалоб на судьбу, на унылость! – замечает он 17 февраля. – Но теперь с каким блаженным, сладким чувством я вспоминаю о Вене, о каждом месте, где я был. Таков человек! О какие милые воспоминания!» (Там же, 57 об.)

Через десять дней он вновь возвращается к этой теме, сравнивая венскую жизнь с петербургской:

Без всякой аффектации, т<о> е<сть> без всякого желания считать прошедшее хорошим, потому только, что оно прошедшее, всегда с тихим, сладким чувством переношусь в Вену, живу в тех днях, которые там проведены мною. Но отчего же ето? От того, что там я был отделен от всех связей, которые поселяют заботливость, скуку, унылость в моем сердце, так же как Жан Жак, оттолкнув себя с челноком от берегов и, предавшись, тихому движению реки, вздыхал свободнее. Там было свое царство. Нет все еще не то, не та причина или не совсем. Но на что ее приискивать. Я чувствую удовольствие, наслаждаюсь, вспоминая Вену, и чувствую, что источник сего чувства в етом отдалении от Голицыных, тетушек, Вейдем<ейера>, Коллегии, но уединение среди многолюдного города, ето неизъяснимое что-то, которое дает ощущать себя в одних свои действиях, но как приятно!

Благословен мною! (2695–2698: 58)

Подобно Вертеру, он бежал от любовной драмы, совсем непохожей на описанную Гете, но тоже разрушительной и опасной. Теперь Вена, первоначально связанная для него со служебными хлопотами и литературными неудачами, обрела очарование, свойственное невозвратимо утраченному:

Марта 12 СПб.

Приходит весна и я чувствую, что она приходит. Ах! должно благодарить, и с нежностью благодарить судьбу и за ето чувство, и за ето кроткое, меланхолическое, сладкое чувство. Будет время, когда и с ним должно проститься.

Теперь-то посвящаются элегии прошедшему, минувшему быстро и невозвратно. Тогда-то смягчаются печали сердечные, и чувство горестного, но приятного умиления, заступает их место.

Какая очаровательная сила прошедшего, когда переношусь теперь в венские дни, нахожу те же заботы, те же неприятности, отчего же они так милы?

Но все прошедшее, почти все еще так же мило. Иное больше другого! (1239: 57 об. – 59)

Тургенев пытался локализовать тематические комплексы своей судьбы, прикрепить соответствующие эмоциональные матрицы к топосам, заданным романом Гете.

Вертер знал, что окончательно потерял Шарлотту, которая за время его отсутствия вышла замуж. После неудачной попытки служебной карьеры он отправлялся навстречу гибели, поклонившись по пути городку, где прошло его детство. Пространство его жизни определялось тремя узловыми точками – местом любви и смерти, где жила Шарлотта, местом отупляющей службы у посланника и местом, где он родился и вырос. В основаниях этого треугольника лежали, с одной стороны, утраченный рай, вернуться в который было невозможно, а с другой – брошенный мир ложных светских ценностей. В вершине же находилась настоящая страсть, которая могла разрешиться только смертью.