Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Андрей Иванович стремился сориентировать географию своих перемещений в сходной системе координат, притом что его обстоятельства были совершенно иными. Только его идеализированное детство, прошедшее в усадебных пейзажах Тургенева и Савинского, естественным образом соотносилось с юностью Вертера. В то же время Москва в равной степени была связана для него и с памятью о дружбе и поэтических восторгах, и о романе с Екатериной Соковниной, столь отличном от отношений, связывавших Вертера и Шарлотту.

Тургеневу предстояло получить чин, штатную должность и начать настоящую служебную карьеру. Петербург становится для него местом светской суеты, угнетающей и омрачающей его душу. Он был вынужден искать протекции в Коллегии иностранных дел, наносить мучительные для него визиты знаменитой княгине Наталье Петровне Голицыной, не хотевшей его принимать, и обедать у начальника канцелярии коллегии Ивана Андреевича Вейдемейера. Не менее обременительными были и семейные обязанности – в Петербурге жила его тетка Варвара Сергеевна Путятина с мужем и многочисленными детьми. Посещение родственников было частью тягостного ритуала повседневной жизни Андрея Ивановича.

Сложности с получением места и производством в чин были тем тяжелее для Тургенева, что их фоном были повторявшиеся едва ли не в каждом письме упреки матери, подозревавшей, что он не прикладывает достаточных стараний для получения должности. Андрею Ивановичу приходилось оправдываться, ссылаться на неблагоприятные обстоятельства и убеждать родителей, что именно их неудовольствие служит главным источником его огорчений. В одном из писем он даже ссылается на ответ канцлера Воронцова хлопотавшему за него Лопухину. По словам Андрея Ивановича, Воронцов удивлялся, «как могут нынче молодые люди так сильно желать чинов» (2695–2698: 84 об.). Такого рода упреки уязвляли Тургенева, по-вертеровски презиравшего карьерную суету. С другой стороны, его риторическая стратегия только подтверждала опасения домашних, что сам Андрей Иванович недостаточно ревностно относится к своим служебным перспективам (Там же, 20, 49, 78 об., 110 об. и др.).

Тургенев ничего больше не пишет в дневнике о Тирольше. Справки о ней он наводил в письмах Булгакову и Гагарину. Две из трех приведенных записей о Вене относятся к 17 февраля и 12 марта, а два из писем тамошним друзьям написаны соответственно 18 февраля и 13 марта. Перед тем как браться за них, Андрей Иванович перечитывал венский дневник.

Письма друзьям также проникнуты ностальгией по Вене, но ее эмоциональный состав совсем иной, чем в дневнике. Больше всего здесь воспоминаний об удовольствиях светской жизни. Интересуясь, как поживают знакомые ему балерины и певицы, он спрашивал своего собеседника: «Что Вильгельмина, Каролина, Митродора, Нимфодора и Шмальц и проч. Что сестра Madame Dupas? Поклонитесь, ей, братцы, особо» (ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 138. Ед. хр. 11. Л. 2). Упоминание в этом ряду Митродоры и Нимфодоры было явной отсылкой к «Федулу с детьми», свидетельствовавшей, что смысл этой комической оперы был понятен бывшему поклоннику Елизаветы Сандуновой и его адресатам.

Шутливому перечню театральных знакомых предшествует небрежный вопрос: «Что Фанни?» «Особых» поклонов ей Тургенев не передавал. Во втором письме он просит сообщить ему о «Тир<ольше>», от которой он «не получил еще обещанного письма», а третье заканчивается вопросом: «Что делает my love?» (Там же, 5 об., 10 об.) Андрей Иванович временами переходил на английский, который он знал хуже французского и немецкого, чтобы подчеркнуть особую доверительность или секретность предмета. В данном случае выбор языка позволил ему выдержать эмоциональный баланс – «моя любовь» звучало бы слишком интимно и драматично, а «mon amour» – слишком игриво. Тургенев так и не отыскал адекватного символического определения для романа, слившегося для него с общим ностальгическим комплексом, который он называет «венские дни».

Заметное место в этих письмах занимает тема вынужденного сексуального воздержания. «У меня здесь и в одиночестве хуй стоит непрестанно, что же у вас, которых судьба наделила милыми подругами», – пишет Тургенев 13 марта (Там же, Л. 2, 5 об., 10 об.). Он пытается воспроизвести интонации, определявшие стиль общения внутри венского «триумвирата», но срывается с изящной шутки на откровенную грубость. Еще поразительнее выглядит аналогичное признание, сделанное в предыдущем письме: