Пойди поставь сторожа

— Правильно! Что же остается за вычетом рабов? Десятки Уэйдов Хэмптонов[55] и тысячи мелких фермеров и арендаторов. Наш Юг по социальной структуре и верности традициям был маленькой Англией. А теперь скажи, что заставляет чаще биться сердце каждого англосакса — не вздрагивай, я знаю, что в наши дни это почти бранное слово, — да, любого англосакса, независимо от того, кто он и какое положение занимает, образован он или полуграмотен.

— Ну, он горд… Довольно упрям.

— Правильно. Что еще?

— Не знаю…

— Что сделало малочисленную оборванную армию конфедератов боеспособной? Что подрывало ее силы, но придавало мощи и позволяло творить чудеса? Почему она была последней в своем роде?

— Э-э… Роберт Ли?

— Боже милостивый, дитя мое! — вскричал дядюшка. — Это была армия индивидуалистов! Они вышли со своих ферм и пошли на войну.

Доктор Финч, словно собираясь изучить некую диковину, извлек очки, оседлал ими переносицу и, откинув голову, поглядел на племянницу.

— Ни одна машина, — сказал он, — если разбить ее вдребезги, в порошок стереть, не сумеет сама собрать себя воедино и снова заработать, а эти живые мертвецы поднимались и шли. И как шли! Почему?

— Ну, наверно, из-за рабов, и пошлин, и прочего… Я об этом никогда особо не задумывалась.

— Боже милосердный! — тихо сказал доктор Финч.

Явно стараясь обуздать свой гнев, он встал, подошел к плите и выключил кофейник. Наполнил две чашки обжигающим черным варевом и поставил на стол. Потом заметил сухо:

— Джин-Луиза. Не более пяти процентов южан когда-либо вообще видели невольника, еще меньше владели хоть одним. Стало быть, что-то другое должно было всерьез раззадорить остальные девяносто пять процентов.

Она растерянно смотрела на него.

— Тебе никогда не приходило в голову — или, не знаю, не в голову, чем там можно уловить некие колебания воздуха?.. — что эти земли — отдельная страна? Каковы бы ни были ее политические устремления, это отдельная страна со своим народом, внутри другой страны. Парадоксально устроенное общество, со страшным неравенством, но с обостренным чувством чести у тысяч людей, мерцающих, как светлячки во тьме. Не припомню иной войны, что затевалась по такому множеству причин, слившихся в единую, кристально ясную причину. Они воевали за сохранение самих себя. И в политическом смысле, и в личном. — Голос его смягчился. — Конечно, в век реактивной авиации и передозировок нембутала это донкихотство — пойти воевать ради такой безделки, как свое самостояние.

Он поморгал и добавил:

— Да, Глазастик, до тех пор, пока эти оборванные невежественные люди не были фактически истреблены, они воевали за то, что сейчас, похоже, стало исключительной привилегией художников и музыкантов.

Джин-Луиза в отчаянном порыве метнулась прямо под колеса дядюшкиной логике:

— Но ведь все это было… э-э… почти сто лет назад.

Доктор Финч ухмыльнулся:

— Да что ты говоришь? Ну, это еще как посмотреть. Если бы ты сидела за столиком уличного кафе в Париже — тогда конечно. Но приглядись повнимательней. У выживших на той войне родились дети — боже-боже, как они плодились и размножались! — и Юг прошел через Реконструкцию[56] с одним лишь значительным политическим изменением — исчезло рабство. И люди не сделались меньше — наоборот, в иных случаях они ужасающим образом подросли. Их так и не уничтожили. Их втоптали в грязь, но они поднялись. Возникла Табачная дорога[57], образовалось самое уродливое, самое постыдное последствие всего этого — племя белых людей, живших в открытом экономическом соперничестве с освобожденными неграми… Долгие-долгие годы белый считал, что над чернокожими братьями его возвышает лишь белая кожа. Он был так же грязен и неимущ, он так же смердел. В наши дни он обрел больше, чем у него было когда-либо, у него есть теперь все, кроме родового чувства, он стер все пятна своего бесчестья, освободился от прошлого и все же сидит и лелеет пережиток своей ненависти…

Доктор Финч поднялся и налил еще кофе. Джин-Луиза наблюдала за ним и думала: «О Господи, ведь на этой войне сражался мой родной дед. Отец Аттикуса и Джека. Он был совсем еще ребенок. Видел, как реки крови текли по склону Шилохского холма…»

— Теперь же, Глазастик, — продолжал доктор Финч, — теперь, вот в эту самую минуту Югу навязывается чужая и чуждая политическая философия, а Юг к ней не готов — и мы снова в беде. История повторяется так же неуклонно, как течет время, но человек так устроен, что уроки станет извлекать откуда угодно, только не из истории. Я молю Бога, чтобы нынешняя Реконструкция прошла относительно бескровно.

— Я не понимаю, дядя…