Пойди поставь сторожа

Появился Джим, но Аттикус послал его поменять галстук. Когда Джим появился вновь, Аттикус вручил ему ключи от семейного автомобиля, денег на карманные и наставление — не гнать больше пятидесяти.

— Вот что, — сказал Джим, восхитившись, как положено, красой Джин-Луизы, — вы все можете сесть в «форд» и тогда не придется со мной пилить до Эбботсвилля и обратно.

Доктор Финч беспокойно рылся в карманах пиджака:

— Для меня несущественно, как вы поедете. Только поезжайте уже наконец хоть как-нибудь. Мне действует на нервы, когда вы мельтешите перед глазами во всем своем великолепии. И Джин-Луиза взмокнет. Входи, Кэл.

Кэлпурния застенчиво стояла в холле, любуясь этими сборами, но по привычке слегка ворча. Она поправила Генри сбившийся галстук, сняла невидимую пушинку с рукава Джима и высказала пожелание, чтобы Джин-Луиза вышла с ней в кухню, а там сказала с сомнением:

— Все же, наверно, надо было пришить…

Генри крикнул, что пора ехать, пока доктора Финча не хватил удар.

— Ничего, Кэл, все будет в порядке.

Вернувшись в гостиную, она обнаружила, что дядюшка готов взвихриться от едва сдерживаемого нетерпения, являя собой яркий контраст Аттикусу, который непринужденно стоял руки в карманы.

— Идите, — сказал он. — А то через минуту придет Александра — и тогда вы точно опоздаете.

Они уже вышли на крыльцо, когда Генри остановился и, вскричав «Забыл!», кинулся в комнату Джима. Вернулся с какой-то коробкой и с низким поклоном протянул ее Джин-Луизе:

— Это вам, мисс Финч.

В коробке оказались две розовые камелии.

— Хэ-энк, — сказала она. — Они же покупные!

— Заказал в самом Мобиле. Привезли шестичасовым автобусом.

— И куда мне их?..

— Боже всемогущий! — взорвался доктор Финч. — Куда?! На подобающее им место! Поди сюда!

Он вырвал камелии из рук племянницы и приколол их ей к плечу, сурово оглядев при этом ее накладной бюст:

— Ну, может быть, вы наконец соизволите шагнуть за порог?

— Ой, сумочку забыла.

Доктор Финч извлек носовой платок и утер подбородок.

— Генри, — сказал он. — Ступай, заведи свою гадкую тарахтелку. Мы к тебе выйдем.

Джин-Луиза поцеловала на прощанье отца, а тот сказал:

— Надеюсь, это будет лучший вечер в твоей жизни.

Спортивный зал средней школы округа Мейкомб был изысканно украшен воздушными шариками и красно-белыми гирляндами из крепированной бумаги. В дальнем конце был накрыт длинный стол: бумажные стаканы, блюда сэндвичей, стопки салфеток окружали две чаши для пунша. Свеженатертый пол блестел, баскетбольные корзины подтянули к самому потолку, переднюю часть помоста украсили зеленью, а в центре по не вполне понятной причине установили большие красные буквы СШОМ.

— Красиво, скажи, а? — сказала Джин-Луиза.

— Загляденье, — подтвердил Генри. — И зал, когда нет игры, как будто больше.

Они присоединились к старшим и младшим братьям-сестрам, толпившимся у стола. Джин-Луиза явно произвела на собравшихся впечатление. Девочки, с которыми она виделась ежедневно, расспрашивали, откуда платье, словно их туалеты были не из того же магазина. «Кэлпурния купила у Гинзберга», — отвечала она. Мальчишки, которым она еще несколько лет назад выцарапывала глаза, застенчиво заводили с нею чинный разговор.

Когда Генри протянул ей стакан пунша, она шепнула:

— Если хочешь пойти к своим или еще чего — давай. Ничего.

— У меня свидание с тобой, Глазастик, — улыбнулся он.

— Я знаю, но не хочется, чтобы ты чувствовал себя обязанным…

Он рассмеялся:

— Не волнуйся, не чувствую. Я хотел привести тебя сюда. Пошли потанцуем.

— Пошли.

Он вытащил ее в центр зала. Из динамиков как раз полилась медленная мелодия, и Джин-Луиза, про себя отсчитывая «раз-два-три», справилась с танцем и сделала только одну ошибку.

Бал продолжался, и она поняла, что успех, пусть и скромный, она снискала. Ее приглашали наперебой, а если вдруг и случалась заминка, рядом неизменно оказывался Генри.

Самолюбие заставляло ее пережидать джиттербаги или латиноамериканские танцы, и Генри сказал, что когда она выучится танцевать и при этом разговаривать с кавалером, ей вообще цены не будет. Джин-Луизе хотелось, чтобы этот вечер не кончался никогда.

При появлении Джима и Айрин по залу пролетел гул. Джим не так давно был удостоен титула Самый Красивый, и на законных основаниях — от матери он унаследовал волоокий взор, от Аттикуса — густые, как у всех Финчей, брови и правильные черты лица. Айрин разоделась по последнему слову моды — облегающее платье из зеленой тафты, туфли на высоких каблуках, — а когда она танцевала, на запястьях у нее звенели десятки браслетиков. У нее были холодные зеленые глаза, иссиня-черные волосы, быстрая улыбка, и относилась она к тому типу девушек, в которых Джим влюблялся с завидным однообразием.

Он исполнил братский долг, потанцевав с Джин-Луизой, сказал, что у нее замечательно все выходит, однако нос блестит, и в ответ узнал, что выпачкан губной помадой. Отбыв песню, Джим вверил сестру заботам Генри.

— Не могу представить, что ты в июне уходишь в армию, — сказала она. — Неужели ты уже такой старый?

Генри открыл было рот, но неожиданно вытаращился и рывком притянул ее к себе.

— Что такое, Генри?